Дмитрий Поляков-Катин - Берлинская жара

— Нам предстоит долгий, трудный разговор. Подумайте пока, как вы будете выкручиваться, отвечая на мои вопросы.

Пока водитель гнал его «Опель Кадетт» в сторону Моабита, объезжая перекрытые улицы, ведущие к Вильгельмштрассе, Шелленберг осторожно обнюхивал свалившуюся ему на голову удачу. К моменту, когда его автомобиль затормозил перед дворцом принца Альбрехта Прусского, в котором заседал Кальтенбруннер, он в общих чертах уже понимал, как ею распорядиться. Пробегая вдоль колоннады Шинкеля перед дворцом, он зачем-то пересчитал колонны. Восемь. Четыре с пилястрами. В зал заседаний Шелленберг влетел уже тогда, когда все заняли свои места. Кальтенбруннер неодобрительно проводил его похмельным взглядом. Многие знали, что после часа дня начальник РСХА довольно часто бывал не в форме, но сегодня ему приходилось держаться.

Гиммлер редко проводил совещания в своей резиденции, предпочитая устраивать их на территории своих подчиненных. Поджав губы и нахмурившись, он сосредоточенно протирал очки, дожидаясь, пока секундная стрелка на часах добежит до двенадцати. Затем надел очки, оглядел собравшихся и, кашлянув, приступил к работе.

Заседание оставило по себе привкус тягостной неопределенности в вопросе готовности вермахта к предстоящему сражению. Шелленберг, по сути, подтвердил данные абвера о скрытом военном потенциале русских. Аэрофоторазведка показала, что с высокой долей вероятности за спиной красных формируется резервный фронт, параметры которого еще предстояло выяснить. Кроме того, подтвердились сведения о намерении русских ввести в строй самоходную установку, способную противостоять «Тиграм» и «Фердинандам», на которых возлагал главную надежду Гитлер. Характеристики ее были засекречены, но наличие не вызывало сомнений. Этих фактов было довольно, чтобы сломать горб верблюду, и только от Гиммлера зависело донести их до ушей фюрера в нужном ключе. От прямого столкновения с Советами предостерегали также японцы, через министра иностранных дел Сигэмицу вновь предложившие свое посредничество в заключении компромиссного мира между Германией и Россией. Группенфюрер Олендорф, кивая на Мюллера, напомнил, что генеральский корпус чуть ли не в полном составе выступает за переход к позиционной войне на Восточном фронте. Гиммлер выслушал все выступления молча и, не сделав никакого заключения, закрыл собрание.

Когда все начали расходиться, он попросил Мюллера, Олендорфа, Небе и Шелленберга проследовать в гостевую комнату. Там, за угловым столом, Гиммлер решил провести разбирательство в связи с провалом операции в Панкове.

Как и следовало ожидать, Мюллер занял молчаливо-отстраненную позицию, прямо указывающую на виновника провала, тем более что его отчет с самого утра лежал на столе рейхсфюрера. Шеф крипо Небе и начальник III управления РСХА Отто Олендорф, курирующий вопросы общественной жизни рейха, хоть и не участвовали в операции, но были привлечены Гиммлером в качестве арбитров из сфер, сопряженных с работой полиции безопасности.

Короткими, рублеными фразами Мюллер ответил на вопрос Гиммлера о роли СД в случившемся:

— На мой взгляд, СД проявило себя достойно. Штандартенфюрер Шелленберг был там и может подтвердить, что события приняли непредсказуемый оборот. Мы немедленно оцепили площадь и проверили каждого. В итоге, у нас есть подозреваемый. О нем, рейхсфюрер, я доложу отдельно.

— А в отчете гестапо указано, что это сотрудники СД упустили связного, — сказал Гиммлер.

— Отчет готовил штурмбаннфюрер Шольц, — не меняя каменного выражения на лице, заметил Мюллер. — Я не во всем с ним согласен. Но это взгляд непосредственного участника событий. Он может быть пристрастным.

— По вашему, Мюллер, получается, что виновных нет? — Гиммлер был раздражен, у него начинались желудочные спазмы, купировать которые умел один только его личный врач из Финляндии. — Если нет виноватых, значит, ничего не случилось. А если ничего не случилось, то зачем мы здесь собрались?.. И перестаньте барабанить пальцами по столу.

— Виноват, рейхсфюрер. Быть может, было бы лучше, если бы англичанин остался в гестапо? — как бы помыслил вслух Мюллер. — Мы же его полностью раскололи.

— А по какой причине его забрали?

— На то было ваше распоряжение: передать арестованного СД — Вот как? — Гиммлер удивленно уставился на Шелленберга, который с невозмутимым видом слушал их диалог. — Что скажете?

Шелленберг любил Клаузевица и старался придерживаться провозглашенного им принципа: всегда действуй с максимальной концентрацией сил. Губы его свились в трубочку, брови поднялись, он выпрямился и тихим голосом отчеканил:

— Рейхсфюрер, для начала я хотел бы отметить безупречную работу гестапо в ходе вчерашней операции. Да, мы забрали Шварца-Берга из тайной полиции, опираясь на ваше факсимильное распоряжение, поскольку он был важным связующим звеном во вражеской агентурной сети, которую мы в СД давно разрабатываем. И если бы он не был настолько сломлен, то, уверяю вас, мы бы продолжили его вести. — Шелленберг поднял подбородок и победно оглядел собравшихся. — Тем не менее я не успел вам доложить, рейхсфюрер, но довожу до вашего сведения сейчас, что вчерашняя операция обеспечила нам прямое внедрение в агентурную сеть британской разведки в Берлине. Полагаю, группенфюрер, — обратился он к Мюллеру, — мы с вами говорим об одном и том же лице. — Секунду помолчав, Шелленберг подытожил: — Все детали, рейхсфюрер, если позволите, я предъявлю вам в личной беседе.

— Постарайтесь уложиться в тот отрезок времени, пока я буду идти к своей машине. Хайль Гитлер, господа. — Гиммлер встал. Следом вскочили все остальные.

— Не знал, Вальтер. — Мюллер протянул Шелленбергу свою мощную, как медвежий капкан, ладонь. — Всегда приятно, когда явный провал оборачивается успехом.

— Это наша работа, Генрих, — одарил его лучезарной улыбкой Шелленберг.

— Если мы тряхнем Хартмана, то из него посыпется все, что он забыл нам сказать… Но я не стану этого делать, чтобы не мешать тонкой работе СД.

— Подождем, — с легкомысленным видом сказал Шелленберг и вздохнул: — В конце концов, это решение рейхсфюрера.

— Бывают моменты, мой друг, — Мюллер почесал затылок и сразу пригладил волосы, — когда я говорю себе: «Пуще всего, Генрих, будь начеку с начальством, если не хочешь, чтобы однажды тебя подставили».

— Я не забываю об этом никогда, дорогой Генрих. Но все равно спасибо.

Все знали, что Шелленберг (как и Олендорф) — человек Гиммлера. Небе — человек Кальтенбруннера. Но никто не мог сказать определенно, чей человек Мюллер? На разных этапах своей карьеры он сам выбирал себе покровителей, которых менял в зависимости от политической конъюнктуры и личной безопасности, но об этом знал только он сам и тот, кому он служил. Мюллер не верил ни в национал-социализм, ни в национальную идею, ни в совокупный призыв геббельсовской пропаганды: он верил только в порядок и целесообразность, то есть в себя. В этом смысле он точно укладывался в максиму Гёте: «Баварцы — это уже не немцы, но еще не австрийцы». Мюллер служил лишь одной идее — сыску.