Дмитрий Поляков-Катин - Берлинская жара

— Что скажешь, комиссар? — спросил Берия.

Скулы Ванина покрылись возбужденным румянцем, но он, как обычно, был сосредоточен и сдержан.

— Я не могу согласиться с мнением товарища Меркулова, — сухо сказал он. — Тому есть несколько причин, но я остановлюсь на главной. С тридцать восьмого года мы работаем вместе в Баварцем бок о бок. Шесть лет. За эти годы от него бесперебойно поступает ценнейшая, достоверная информация и… — Ванин запнулся. — Ну, как он мог сообщить нам о своих намерениях? Его же со всех сторон обложили, даже Рихтер не мог с ним связаться. Только один выход и был — бежать. И мы решили — бежать. И дали ему коридор. А он нашел третий путь. И спас дело. За это его наградить надо. У меня нет гарантированных аргументов, чтобы доказать преданность Баварца. Но мне они не нужны. Потому что я ему доверяю. Понимаете, доверяю как товарищу по оружию. Вот главная причина, по которой я не согласен с мнением товарища Меркулова.

— Снимите этот пафос, Павел Михайлович, — поморщился Меркулов. — Откуда такая уверенность? Баварец рискует сдать немецкое сопротивление, которое готовит покушение на Гитлера.

— Это-то ничего, — вставил слово Берия. — Все немецкое сопротивление ориентировано на Англию и США против нас. Покушение на Гитлера — это хорошо. Но тогда о Втором фронте нам придется забыть.

— К тому же он немец, — настаивал Меркулов. — С нами его ничего не связывает.

Брови Ванина поползли вверх:

— Да у него же сын растет в нашем детском доме. Жена русская, погибла.

— Рихтер, насколько я знаю, тоже немец, — заметил Берия и посмотрел на Ванина: — Сформулируйте ваш вывод.

Ванин встал:

— Прерывать работу группы Рихтера и Баварца считаю нецелесообразным.

— А вы отдаете себе отчет, комиссар, что над вами навис меч трибунала?

— В полной мере, товарищ нарком, — ответил Ванин. — Но свой вывод я сделал.

Нависло тягостное молчание, которое прервал Берия:

— Так. Ну, а ты, Всеволод Николаевич?

Меркулов повернулся к нему всем корпусом и четким голосом ответил:

— Моя точка зрения остается неизменной. Мы не можем так рисковать. Я не верю Баварцу.

Берия медленно встал из-за стола.

— Я тоже ему не верю, — бросил он и, помолчав, сказал: — Но я верю Ванину… Так что продолжайте работать. А ты, Ванин, помни: если что, башкой ответишь.

— Хотел бы уехать отсюда?

— Куда?

— Да куда угодно. Лишь бы подальше. Туда, где не бомбят. В Португалию, в Индию, в Америку.

— С Америкой мы в состоянии войны.

— Ну и что? Какая разница? Нам нужна война? Неужели ты не устал?

— И что мы будем там делать?

— Не знаю… Жить.

— Все хотят жить. Просто жить… Я — жизнь, стремящаяся к жизни, в гуще других жизней, стремящихся к жизни.

— Что это?

— Этический принцип всеобщего сосуществования от доктора Швейцера. Прекрасная утопия.

— А что теперь не утопия, Франс, что?

— Вот Швейцер, он — живет. Подумать только, что именно сейчас, когда мы истребляем друг друга сотнями тысяч, сносим города, мучаем людей в концентрационных лагерях, вот именно в эту самую минуту где-то в габонской дыре он лечит нарыв на ноге черного дикаря, пришедшего к нему из джунглей. Поедем к нему? Станем выхаживать каннибалов, принимать роды у африканок. А что? Совсем не плохое занятие.

— Боже мой, Франс, ты все шутишь.

— В сорок третьем году все этические принципы воспринимаются как шутка.

Она провела рукой по его волосам.

— У тебя прическа не мнется даже в постели.

— Зато у тебя на голове — гнездо.

— Есть пятнадцать минут, чтобы привести его в порядок.

— Больше. Я тебя отвезу.

— И еще веснушки.

— Это от солнца. Осенью они пропадут.

— Тебе идет. Пусть остаются.

— Скажи, кто я? Любовница?

— Остров.

— Остров?

В светло-голубых глазах Дори тихо мерцала печаль.

— Да. Маленький такой островок хорошей жизни.

— Слышишь? Кажется, дверь хлопнула.

— Служанка пришла. — Хартман встал с постели и накинул халат. — Попрошу приготовить нам завтрак.

— Нет времени, Франс.

— Кофе и пара горячих бутербродов с ветчиной. Ветчина, правда, баночная. Успеем. Отсюда до Вильгельмштрассе — минут двадцать пять.

— А мы сидим на Раухштрассе. Там, где было чехословацкое посольство.

— Ага. Ну, это еще ближе.

— Как там мой балбес Отто?

— Осваивает должность пойди-принеси-выйди вон. Пока ничего, справляется.

Вечером они поехали в гольф-клуб в Грюневальд-Форст, где еще работал знаменитый ресторан «Зее» с остэндскими устрицами — и, что удивительно, они по-прежнему были в меню. Там, в гольф-клубе, произошел неприятный инцидент, когда к Хартману, мило болтавшему с Дори за бокалом мозельского вина, прицепился прилично нализавшийся майор из Генерального штаба вермахта, имени которого Хартман не знал, но помнил его в окружении ныне опального начальника штаба абвера, генерал-майора Остера. Майор бесцеремонно плюхнулся за их стол, выставил на него бутылку коньяка, звонко икнул и пожал плечами, как бы извиняясь.

— Пэрдонэ, сеньор Хартман, — с пьяненькой улыбкой выдавил он, — надеюсь, не помешал вам и вашей фройляйн. Позвольте представиться, — обратился он к Дори, — Люббе Фридрих. Можно запросто Фриц. Мы приятели с вашим… другом. Правда, Франс?

Хартман изобразил на лице попытку вспомнить, откуда они могут быть знакомы.

— Не валяйте дурака, мы виделись с вами у полковника Зоммерфельда. А, ладно, — отмахнулся майор, — вы же все больше с абвером, с генералами. Вы и сами подполковник, кажется? Оберштурмбаннфюрер. Не ошибаюсь?

— Вы подозрительно много обо мне знаете. — Хартман с гримасой недоумения посмотрел на Дори. — Чем могу быть полезен, майор?

— А ничем, — мотнул растрепанной головой майор, — ничем не можете. Вы же испанец, вам все равно. У вас же Франко, каудильо. Ходят слухи, что в его жилах течет еврейская кровь. Нет? А у нас… — Два пальца майора прижались к верхней губе. — У нас вот это .

— Мне кажется, вам необходим отдых.

— Нам всем необходим отдых! — рявкнул майор. — И он скоро наступит. Уж мы-то с вами отлично это знаем. Я тоже говорил с Гизевиусом. Ему, конечно, легче в Цюрихе… но он там соображает, с кем и чего. Там проще. Вам тоже надо собраться, Франс. Вы позволите так себя называть?

— Знаете, что, Фриц, идите-ка вы дальше, пока не поздно.

— Они боятся говорить ему правду, — заплетающимся языком продолжал майор. — А нас тем временем бьют. И очень больно. А этот, он не слышит ничего. Ему нужны только победы. Пару недель назад мы сдались в Тунисе, а Роммель так и вовсе вылетел в трубу. Когда начинают бить Роммеля, а Кейтелю вешают железный крест на нос, тогда всё! Game over [7] Игра окончена (англ.) , как говорят ваши англичане, дорогой Хартман. Вам сказать, что надо делать?