Дмитрий Поляков-Катин - Берлинская жара

— Вы меня подпоить хотите, что ли? Так не старайтесь, я пить умею — в отличие от многих моих коллег.

Шелленберг опустился в кресло, устало закинул ногу на ногу и принял бокал.

— Поделитесь секретом, где вы достаете такое роскошное вино?

— О, это длинная история с элементами контрабанды.

— Не юлите, я все равно узнаю.

На самом деле вино Хартман доставал из довоенных запасов «Адлерхофа», которые никак не могли истощиться.

— В прошлый раз мы с вами говорили об испанских женщинах, сегодня — о вине. Я думаю, настало время поговорить о других, пусть и не таких насущных, но все-таки важных вещах. — Шелленберг уселся поудобнее, нахохлился и стал похож на чеширского кота из кэрролловской «Алисы». — Что — там? Есть какая-то реакция от ваших друзей?

— Есть. Они хотят либо увидеть Шварца, либо получить иное подтверждение тому, что он жив и работает.

— Выходит, Лондон не верит вам до конца?

— Вы же знаете, до конца Лондон верит лишь одной королеве. Да и то, только тогда, когда она молчит.

— Признайтесь, эту шутку вы где-то вычитали.

— Не знаю. Возможно, в «Дас Шварце Корпс»?

— Все шутки в этой газете, дорогой Хартман, визирует Генрих Гиммлер. А он, как известно, шутить не умеет.

— Тогда мне ее птички насвистели.

— Me lo ha contado un pajarito. [9] Птичка мне рассказала (исп.)

— Браво, штандартенфюрер. Это высокий класс.

Подобно чеширскому коту, улыбка на губах Шелленберга все еще сохранялась, тогда как выражение лица постепенно сделалось холодным и отторгающе жестким. Он помолчал, собираясь с мыслями. Потом сказал:

— Ну, Шварц, как вы понимаете, в Лейпциге. Один. У него нет связи, нет сотрудников. И он не может вырваться в Берлин, потому что его не отпускают с работы. Но он действует. И те контакты, о которых он говорил, могут быть подтверждены. Примерно так.

— А как он связывается со мной?

— Телефон. Почта. В крайнем случае вы приезжаете в Лейпциг. Тут езды на машине чуть больше двух часов по автобану. У вас хорошая машина с оформленным разрешением на выезд за пределы города. У Шварца, кстати, такого разрешения нет.

— Отлично. Принимаю.

— Что касается подтверждения, что он продолжает работать, то, раз вашего слова недостаточно, пообещайте им встречу с Эбелем.

Хартман удивленно вскинул брови.

— С Эбелем, — подтвердил Шелленберг. — Когда по служебной надобности он приедет в Берлин. Это может быть очень скоро. — В соседней комнате часы пробили четыре, и Шелленберг нервно оглянулся. — А пока, дабы укрепить доверие, отправьте им вот это. — Он вынул из портфеля лист бумаги протянул его Хартману. — Прочитайте, Хартман, прочитайте прямо здесь. Не думаю, что вы сразу все поймете, но, может быть, у вас возникнут вопросы.

«Из достоверного источника в Лейпциге стало известно, что немецкие специалисты приступили к строительству газовой центрифуги для обогащения урана изотопом U-235. Установка строится вблизи города Фрайбург сотрудниками фирмы «Сименс-Шуккерт».

Перед обогащением природная смесь изотопов урана переводится в газообразную смесь в виде гексафторида урана. Установка представляет собой каскад из тысячи центрифуг. В каждой центрифуге установлен ротор около 1 метра длинной. Ротор опирается на стальную иглу, которая зафиксирована в подпятнике, погруженном в масляную ванну. Центрифугу в вертикальном положении поддерживает специальная магнитная подвеска в верхней части ротора. Его раскрутка до рабочей скорости также производится посредством магнитного поля.

Более точного описания технологии обогащения получить не удалось».

Хартман отложил в сторону напечатанный на машинке текст.

— Вы хотите, чтобы я это запомнил?

— Нет. Можете взять с собой. Только уничтожьте, когда используете.

— Кстати, Виклунд приедет в Берлин 25-го и пробудет здесь четыре дня.

— Хорошо. Мы об этом еще поговорим. Когда будет сеанс радиосвязи?

— Сегодня. Около десяти вечера.

— Где?

— Возле Хундекельзее.

— Я прослежу, чтобы пеленгаторы обошли стороной это место. Когда завершат, позвоните мне или Майеру.

С улицы донеслась удаляющаяся сирена пожарной машины. Шелленберг поднялся, задумчиво прошел по комнате и замер, облокотившись на спинку кресла. Взгляд его маленьких, светлых глаз вцепился в Хартмана. Он вздохнул и, словно бы нехотя, заговорил:

— Надвигается катастрофа, Хартман. Огромная, бесформенная катастрофа. Вы чутко уловили ее приближение и сделали свой выбор. Я не осуждаю вас, отнюдь. Это выбор немецкого реалиста. Я тоже реалист и тоже вижу несколько дальше собственного носа. И вот что я вам скажу. Вопреки расхожему мнению, Черчилль — слабый политик. Его личные антипатии заслоняют ему перспективу. Большой политик — тот, кто работает на тридцать лет вперед. А для этого важно уметь отторгать себя и свое окружение. Черчилль балансирует на грани фола. Он ненавидит национал-социализм настолько, что готов был потерять полмиллиона своих солдат под Дюнкерком, лишь бы не идти на переговоры с Гитлером. Гудериан размазал бы их по пляжу, как джем по английскому тосту, но Черчилль остался непреклонен и распорядился вывозить войска на рыбацких шхунах. Он не уступил, и вот он — герой. Но что было бы, если бы фюрер не стал сдерживать танки? Об этом, вероятно, теперь просто неприлично говорить.

Шелленберг вернулся в кресло. Он достал сигарету, раскурил ее, глубоко затянулся, выпустил дым и только затем продолжил:

— Вот Бисмарк работал на перспективу, и даже если Германия потерпит поражение в войне, нация устоит и возродится как единое целое, держа в сердце Северогерманский союз, который он создал. А Черчилль ориентирован на сиюминутные победы. За своей фанаберией он потерял ориентиры. Между тем они у нас общие, о чем ему, вероятно, хотел поведать глупый, наивный Гесс. Катастрофа, о которой я говорю, идет к нам с Востока. Это лава, и она затопит не только нас одних. Черчилль хочет, чтобы мы и русские взаимно истощили друг друга. А лев будет сидеть и ждать, когда все кончится и можно будет обнюхать добычу. Он не учел одного, что истощиться-то может лишь одна из сторон, а не обе. И как разведчик, я даже знаю наверняка, какая. Он думает, что обрел великого союзника в лице Рузвельта. А он получил патрона, который лишит его и колоний, и самостоятельности. Вот так одна недалекая личность подрубает корни истории, а другая, такая же недалекая, подсовывает ей пилу. Будьте любезны, налейте мне еще вина.

Хартман взял бутылку и наполнил бокал Шелленберга.

— Благодарю. Вино пахнет морем. Замечательно. Так вот, пока не поздно, пока еще есть время, необходимо создать плацдарм для маневра, который может понадобиться всем, который укрепит объединенный Запад в крестовом походе против большевизма. Когда-нибудь Германия продолжит этот поход с новым Бисмарком во главе. Именно в этом, выражаясь высокопарно, наша миссия. А пока сэр Черчилль не пришел в себя, будем играть по правилам войны. Они думают, у нас больше нет козырей? Они ошибаются. — Шелленберг поставил на стол пустой бокал. — И вот еще что, Хартман. Знаете, почему я не просил вас назвать имена заговорщиков в вермахте? Потому что они нам известны. Мы наблюдаем за ними, как за детьми в песочнице. А наши противники ведут с ними диалог, не понимая, что дело надо иметь с той силой, которая способна не только взять власть, но и удержать ее, а с этим, насколько я понимаю, у них проблемы. Знайте это, Франс. И заодно подумайте, почему ваши друзья из вермахта до сих пор не в кандалах?