Дмитрий Поляков-Катин - Берлинская жара

— В Белоруссию? Тогда лучше брать в Польше.

— Я тоже так думаю. Но что это за «урановый контекст» в Белоруссии? Не понимаю. Там, вообще говоря, неспокойно. Очень неспокойно.

— А ведь Кальтенбруннер не жалует Шелленберга, — осторожно заметил Небе, с отвращением отодвигая тарелку с недоеденной капустой. — Его назначил сам фюрер, не считаясь с мнением руководства СС. По-моему, на это место метил Шелленберг? Кальтенбруннер не упустит того, что плывет мимо его носа. Как думаешь, Генрих?

— Если бы только поменьше пил, — проворчал Мюллер.

Снизу послышались крики и звон разбитого стекла. Мюллер прервал игру и подошел к перилам. Повздорили две компании перебравших с выпивкой офицеров — летчики и артиллеристы. Конфликт грозил перерасти в мордобой. В кабинете появился официант.

— Господин Мюллер, прикажете пресечь? — по-военному четко спросил он.

— Зачем? Не надо, — ответил тот, не отрывая глаз от скандала. — Пусть отдыхают.

— Выходит, через Керстена кто-то еще пытался влезть в эту историю. Мануальщик теперь закрыт. Есть пара имен и туманная фраза Гиммлера. Как ни крути, мы топчемся на месте.

По заросшей тропе, вьющейся меж голубых сосен, Хартман с Гесслицем медленно шли в сторону деревянной башни Мюггельтурм.

— В этом нет ничего такого, — заметил Гесслиц. — Даже если бы мы забрались в лабораторию Гейзенберга, что бы мы поняли, скажи на милость? Это же физиком надо быть, ученым, причем узкого направления, вот в этом именно русле, чтобы хотя бы догадываться, о чем они там? Что до Зееблата и Маре — спасибо Кестнеру, но Москва не одобряет эти контакты. Считает их слишком рискованными.

— Почему?

— О них ничего не известно.

— Надо узнать самим.

— Пожалуй. В Берлине практически никого не осталось. А кто есть, сидят по норам. Попробую навести справки в своей конюшне. Когда приезжает Виклунд?

— Обещал двадцать пятого. Теперь пишет о десятом или пятнадцатом. Очень интересуется Шелленберг.

— Может, все-таки хочет организовать встречу с Эбелем?

— Вот и я думаю. К тому же и Виклунд желает увидеть Эбеля. Я сказал Шелленбергу. Посмотрим, — говорил Хартман, внимательно рассматривая паутину, растянутую меж осиновых ветвей на уровне глаз, с затаившимся на краю своего царства пузатым пауком. — Виклунд благодарит за информацию по газовой центрифуге и просит еще. Уж не знаю, что ему предложит Шелленберг?

Я думаю, это такая форма покера. Хотя… Там ведь тоже не идиоты сидят.

Хартман нырнул под паутину, в которую тотчас же всем лицом вошел идущий позади Гесслиц.

— Тьфу ж ты, зараза!

Хартман обернулся и сдавленно хмыкнул.

Гесслиц стащил с лица паутину и продолжил, как ни в чем не бывало:

— Ты хочешь сказать, что для Шелленберга твой канал является не просто объектом контригры?

— Понимаешь, я общаюсь только с ним и с Майером. Со мной не работают так, как это должно быть. Он словно приглашает меня к какому-то сотрудничеству, прощупывает, настраивает на доверие. Такое ощущение, что канал к чему-то готовят. И потом: я свободен, хвоста нет. — Хартман стряхнул пепел с сигареты. — Правда, мой кабинет обыскали.

— Вот как?

— Угу, этой ночью. Но грубо. Порылись в столе, обнюхали сейф. В общем-то, ничего не пропало. Не думаю, что это СД. Как считаешь, сказать Шелленбергу?

— Пожалуй. Можешь не сомневаться, в гестапо про тебя не забыли.

— Я тоже думаю, что это не жулики твои.

— Если встреча с Эбелем состоится, тебя до нее допустят?

— Не знаю. Надо позаботиться, чтобы Виклунд захотел моего присутствия. Займусь этим. Должен же кто-то, кому он верит, обеспечивать встречу. По легенде, связь у Шварца только со мной. Следственно, и Эбеля я веду. Интересно, как они организуют прослушку? Виклунд — не мальчик.

— Эбель, Эбель… — Гесслиц задумался. — Если речь об Эбеле, то, по всей видимости, Шелленберг делает ставку на урановую тему. То есть на их интерес к бомбе.

— Ты же сказал, что в Москве центрифугу не приняли.

— В том-то и дело, что информация настоящая, — уточнил Гесслиц. — Просто штуку эту слишком уж дорого и долго делать. Но если встал на эту дорожку, придется выдавать что-то стоящее. Я так себе вижу.

Внезапно Хартман застыл на месте.

— Что такое? — пригнулся Гесслиц, озираясь.

— Смотри. — Хартман указал в глубину леса. — Олень.

За деревьями просматривалось рыжее туловище и влажный, черный нос.

— Это не олень, — улыбнулся Гесслиц. — Это косуля. Ты что, оленя от косули не отличаешь? Глянь, какая красотка.

Он поднял руку — косуля пружинисто подпрыгнула и исчезла в кустарнике.

— Это она от жары. Жара в этом году — не припомню такой. Грибы растут сразу сушеные.

Хартман усмехнулся:

— Тебе не угодишь. Вообще-то, в июле бывает жарко. Помнится, зимой тебя раздражал снег.

— Просто не люблю крайностей. Да, вот еще что, — вспомнил Гесслиц, — вчера у меня был разговор с Небе. Крипо будет обеспечивать безопасность работы физиков над урановым оружием наряду с гестапо. Так распорядился Гиммлер. Мюллер в бешенстве. Я постараюсь как-нибудь подползти к этой теме.

— Хорошая новость.

— Это не всё. Небе просит сообщить твоим друзьям в вермахте. Желательно, чтобы об этом узнал Остер. Он хочет сотрудничать.

— Остер сейчас в опале. Лучше с Ханзеном.

— Ну, одним словом…

— Посмотреть, все не так уж и плохо. — Хартман сбил прутом шляпку с мухомора. — Эбель, Небе, эти двое. Бродим, как лисы вокруг курятника. И облизываемся.

— Тебе бы только ворчать, — ткнул Хартмана в плечо Гесслиц. — Не мы одни бродим. Тут и англичане, и американцы, и шведы, и испанцы твои. Даже японцы. Все тут. Все облизываются. Ты мне лучше скажи, что за девушка у тебя появилась?

— А что? — пожал плечами Хартман. — Обычная девушка. Зовут Дори. Переводчица из МИДа. Отслеживает индийскую прессу. Что еще?

— Да нет, ничего… — замялся Гесслиц. — Просто ты там поосторожнее. Сам понимаешь.

— Что же мне, шлюх тащить из нашего кабаре? Так они все, как одна, стучат в гестапо. — Он затушил сигарету, щелчком отбросил ее в кусты и поднес ладонь к виску, сделав под козырек: — Ладно, Вилли, буду поосторожнее, раз ты велишь.

Они вышли на поляну, от которой в разные стороны разбегались тропинки.

— Ну, хорошо, — сказал Хартман, — давай расходиться. Ты где машину поставил?

— На Мариенлуст.

Заплывшие глазки Гесслица сияли, как у ласкового кота. Ему не хотелось прощаться с Хартманом.

— Эх, Франс, вот бы посидеть нам с тобой у меня дома вечерком. Нора готовит потрясающий гороховый суп с клецками. Взять пивка, завести музыку.

— Посидим, — буркнул Хартман, удаляясь. — Вот война кончится…