Дмитрий Поляков-Катин - Берлинская жара

— Да-да, — кивнул Гесслиц. — Я тоже. Их ведь уже не осталось. Все политики сдохли в Мюнхене шесть лет назад. С тех пор миром правят любители. И видите, что они натворили?

— Надо принимать действительность такой, какая она есть, — сухо сказал Керстен. — И делать то, что можешь сделать. Вам так не кажется? Многие просто ждут, когда небо упадет на землю.

— И это почти реальность, доктор. Это почти реальность. И кое-что в ней зависит от вас. — Гесслиц подумал, достал платок и протер вспотевшее лицо. Затем он заговорил, не отрывая глаз от неподвижной, грузной фигуры Керстена: — Скажите, доктор, есть ли у вас хоть капля сомнения в том, что, если германские ученые доведут урановые исследования до производства оружия страшной разрушительной силы, то Гитлер воспользуется им немедленно? Причем не важно, где это случится. Целые города вместе с жителями будут сметены одним бомбовым ударом. И удар будет не единичным… Параноик, бешеная горилла с урановой дубиной в лапах. Вы думаете, он обрушит ее только на русских? С какой стати? Весь мир окажется у него в кулаке. И ваша драгоценная Финляндия тоже. Вот так.

— А попади оно в руки Советов, что будет?

— Плохо будет. Но надо понимать, что, если ему суждено появиться на свет, то оно не должно оказаться только в одних руках. Это как с химическим оружием. Гитлер ведь не решился применить зарин, как это было с ипритом в семнадцатом. Почему? Да потому, что в тот же момент последует аналогичный ответ. Но и русские не идут на это. Потому что знают: стоит только разок попробовать, и Гитлер вывалит на них все свои запасы. Это — обоюдное самоубийство. Поэтому, обладая грязной химией, никто никогда не решится ее применить в боевой обстановке.

— Сейчас все говорят об оружии возмездия. Но есть ли оно? Быть может, это просто миф?

— Когда-то мифом казался пулемет.

Они опять замолчали. Потом Керстен сказал:

— Как вы верно заметили, я врач. Даже не хирург. Мануальщик. Работаю пальцами. Почему вы говорите об этом со мной? Вы думаете, по утрам я лечу больных, а вечером занимаюсь урановыми изысканями в государственных лабораториях?

— Думаю, ваши возможности превосходят полномочия иных светил физических наук, — парировал Гесслиц, прикуривая новую сигарету от окурка. — Мы живем в иерархическом обществе. Чем ближе ухо вождя, тем шире кругозор.

Кестнер окинул его долгим взглядом, несколько раз, сопя, вздохнул и опять уставился на поплавок.

— Я не знаю, кто вы, — сказал он наконец. — Но судя по наглости, у вас есть козыри в колоде… Что вам от меня нужно?

— Вы — личный врач Гиммлера. Значит, у вас с ним доверительные отношения.

— В некотором роде — да.

— Мне нужно только одно: постарайтесь узнать хоть что-то о содержании секретного доклада Гиммлера, который он передал Гитлеру четырнадцатого мая на совещании в рейхсканцелярии. Доклад посвящен последним достижениям в создании уранового оружия. Это будет единственная просьба. Больше мы к вам не обратимся.

Кестнер положил удочку в ноги, скрестил руки на груди и задумался. «Если это не шантаж, то что тогда?» — спрашивал он себя. Идеализм этого человека всегда побеждал в нем прагматика, когда вопрос не касался денег.

— Что ж, — сказал наконец он, — если, конечно, вы не русский шпион, то, вероятно, служите примерно тем же силам, с которыми я имел дело.

— Вероятно, — согласился Гесслиц.

— Но вряд ли я могу быть вам полезен. — Брови на лице Керстена взмыли вверх. — Видите ли, я уже спрашивал рейхсфюрера об этом докладе.

— Вот как?

— Да. По просьбе одного моего знакомого из ОКВ. Он хотел понять военную логику фюрера. Так вот. Рейхсфюрер сказал только одно: «Там решение всех проблем». Когда я сделал попытку что-то уточнить, он резко меня оборвал: «Это не ваше дело». Как вы понимаете, возврат к этой теме более невозможен.

Гесслиц резко выпрямился, ящик с треском распался под ним, и он неуклюже завалился на спину. Керстен безрадостно хмыкнул:

— Вам потребуется моя квалифицированная помощь?

Гесслиц хохотнул:

— Нет, спасибо, — и указал на поплавок. — У вас, похоже, клюет.

Пока Керстен возился с удочкой, вытаскивая из воды вертлявого пескаря, Гесслиц, стараясь не нагружать раненую ногу, кряхтя встал на четвереньки, а затем — на ноги. Пескарик тем временем сделал кульбит в воздухе и был таков.

— Продолжая наш образный ряд, рыбка сорвалась с крючка, — усмехнулся Гесслиц. Он отряхнул штанины и подошел к Керстену. — Что ж, бывало и хуже. Видимо, на этом наше с вами знакомство заканчивается.

— Ничего не поделаешь, — развел руками Керстен.

— Вот что я вам скажу, дорогой доктор. — Гесслиц вздохнул. — Я не сумасшедший и не собираюсь вас вербовать. Разумеется, ни при каких обстоятельствах полученные мной сведения о ваших контактах в Стокгольме не будут переданы ни Ламмерсу, ни Борману. Тем более информация об освобожденных вами людях. И лишь по одной причине. Поверьте, мы, не раздумывая, сдали бы это все в аппарат фюрера, в зубах бы Борману доставили, лишь бы отправить Гиммлера на виселицу, если бы не знали, что следом за ним туда отправитесь и вы.

Гесслиц порвал фотографии и бросил их в воду. Он уже ковылял к своей машине, когда его остановил голос Керстена.

— Постойте, — неуверенно сказал доктор. — Не знаю, полезна ли вам эта информация, но в Берлине есть врач, который пользует кое-кого из крупных физиков, имеющих отношение к интересующей вас теме. Его зовут Рихард Зееблатт. Он большой любитель светской жизни и часто бывает на приемах у известных актрис. Например, у Чеховой. Возьмите на заметку и Освальда Маре. Он работал с Хайдеггером во Фрайбургском университете и, по моим сведениям, сохраняет дружеские отношения то ли с фон Лауэ, то ли с Ганом — словом, с кем-то из первых лиц проекта. Больше я ничего не знаю.

— Благодарю вас, — сказал Гесслиц и добавил: — Вы сильно рискуете, доктор.

Не повернув головы, Керстен ответил:

— Вы тоже.

Гесслиц уезжал не с пустыми руками. Он получил два имени и фразу «Там решение всех проблем», брошенную Гиммлером по поводу своего доклада Гитлеру. Это был хороший улов.

Начальник крипо, группенфюрер Артур Небе не любил своего ближайшего коллегу Генриха Мюллера за то, что к тому опасно было повернуться спиной. А Мюллер, со своей стороны, презирал Небе, считая его слабым профессионалом и выскочкой. И при этом они держались друг с другом как старые, добрые друзья, которым есть что вспомнить.

В некогда популярном «Херрен-клубе», за годы войны подрастерявшем аристократический лоск, по-прежнему подавали омаров — правда, мороженых — и приличное французское вино — правда, не самых лучших урожайных лет. С посетителями тоже произошла перемена: их стало меньше, а те, что заглядывали на огонек, частенько напивались, били посуду, блевали на ковры и грозились перестрелять персонал. В сущности, «Херрен-клуб» незаметно превратился в обыкновенный офицерский кабак.