Дмитрий Поляков-Катин - Берлинская жара

— Суки! — орал он. — Суки! Я вам покажу, почем у Кубеля яйца! Вы что, думали, купили Кубеля? Съели? Нате! Это Кубель купил всех вас — пять пфенигов на барахолке! Давай без Кубеля, давай, Венцель, сука! Поглядим, на что сгодятся твои мозги без Кубеля! А Кубель погодит! Спешить некуда! Шнапса мне, дуры! Водки! Хотите жрать — пляшите!

Когда посланный Венцелем наряд взбежал на шестой этаж, из квартиры Рекса лилась «Быть счастливым» вражеского Гленна Миллера, слышался звон посуды и истерический смех. Адъютант подполковника принялся колотить в дверь кулаком. Кубель обратил внимание на стук только тогда, когда девицы повисли на нем, указывая на дверь. В пьяной голове Рекса произошло замыкание: ему вдруг почудилось, что в дом ломятся бывшие сообщники по подполью, чтобы пристрелить его за предательство.

— Чта-а? — взревел он, пятясь в глубь комнаты. — Маки? Маки? Ну, гады, давай, давай ко мне! — Он схватил лежавший на шкафу молоток. — Кубеля так не возьмешь! Давай один на один, суки красные!

Адъютант подполковника прислушался к звукам, доносившимся из квартиры, с недоумением пожал плечами, потом махнул рукой и скомандовал:

— Раз Венцель приказал доставить его в наручниках, ломайте двери, ребята.

Под визг забившихся под столы девиц входная дверь с треском вылетела вместе с косяком и грохнулись на пол, окутавшись клубами пыли. Вместе с ней внутрь ввалились трое солдат, за которыми следовал адъютант Венцеля в звании обер-лейтенанта. Увидев их, Рекс прижался к балконной двери, сжимая в руке молоток.

— Кубель, — крикнул обер-лейтенант, — не валяйте дурака!

Мокрый, вызывающе оскалившись, со слипшимися волосами, Рекс затравленно огляделся, затем ударом ноги открыл балкон и спиной назад ступил на него, не выпуская из виду незваных гостей. Обер-лейтенант сделал к нему шаг:

— Кубель, послушайте…

Глаза Кубеля вспыхнули пьяным безумием. Он хрипло выкрикнул что-то нечленораздельное и размашисто вскинул над головой молоток, который потянул его назад: равновесие покачнулось, шаркнули подошвы — ноги Кубеля взметнулись над низкими перилами балкона. Все бросились к окнам. Рекс лежал в траве газона, нелепо подломив колени, похожий на выброшенную куклу. Тело судорожно выгнулось, словно он пытался изменить позу, грудь тяжело и натужно вздымалась. Он был жив.

В первые дни августа восточная кампания вермахта резко изменилась. Советские войска Брянского фронта при содействии войск Западного и Центрального фронтов ликвидировали Орловский плацдарм германской группы армий «Центр» и заняли Орел. Одновременно войска Степного и Воронежского фронтов прорвали линию обороны противника и овладели Белгородом. Трезвые головы отдавали себе отчет, что на советско-германском фронте произошел перелом и отныне вермахт будет только отступать.

В послании Сталину Рузвельт выразил свой восторг — настолько же искренний, насколько вынужденный: «В течение месяца гигантских боев Ваши вооруженные силы своим мастерством, своим мужеством, своей самоотверженностью и своим упорством не только остановили давно замышлявшееся германское наступление, но и начали успешное контрнаступление, имеющее далеко идущие последствия…» Прочитав послание, Сталин небрежно отбросил его: «Вместо того, чтобы болтать, пусть бы лучше подумал о втором фронте».

К этому моменту англо-американские союзники практически захватили Сицилию, не встречая особого сопротивления по негласной договоренности между сидящим в американской тюрьме гангстером Лаки Лучано и боссом сицилийской мафии доном Кало. Занятый орловско-курской операцией, Гитлер распорядился вывести свои войска с острова, чтобы усилить оборону материковой Италии, которая, по сути, уже вышла из войны.

В те дни по радио Геббельс в угрожающей манере вещал: «Да, линия фронта германской армии незначительно сокращается, но это дает нам преимущество сосредоточиться на ключевых направлениях нашей победы. Да-да победы! По сути дела, Германия уже выиграла эту войну и теперь обязана защитить свои завоевания». Геббельс и не догадывался, какую язвительную иронию вызывали его выступления в народе.

Вот и сейчас, сидя в фойе кинотеатра «Палас», где у него была назначена встреча с Зееблаттом, Хартман с удовольствием прислушивался к болтовне каких-то водителей, пивших пиво за стойкой перед сеансом.

— Слушал вчера хоромоногого, — говорил один из них, вытирая ладонью пивную пену с губ, — так у нас, оказывается, победа! Как в том анекдоте, слыхали? Приходит к доктору парень. Башка вся замотанная, бинты в крови. Еле доплелся до стула. Сел. Доктор спрашивает: «На что жалуетесь?» — «Да вот, голова болит».

Зееблатт влетел в фойе за минуту до начала сеанса. Огляделся, увидел Хартмана, изменился в лице и деревянным шагом проследовал в зал. Хартман прошел за ним и сел через одно место в последнем ряду.

— У нас есть успехи? — тихо спросил он, когда свет в зале потух.

Зееблатт порывисто сунул ему в руку маленькую записную книжку:

— Вот, возьмите, здесь кое-что, — влажным шепотом затараторил он. — И больше я ничего не смогу, ничего. Если еще хоть раз я спрошу у них про это… эту тему, меня заподозрят. А значит и вас тоже, Хартман, и вас. У меня кровь в жилах стынет. Имейте в виду, я не железный. Я ничем таким не занимался. Я даже ребенком в шпионов не играл.

— Успокойтесь, Зееблатт, я посмотрю, что здесь. И если это имеет какую-то ценность, мы с вами больше не увидимся. Впрочем, чтобы все уточнить, нам все-таки придется встретиться еще раз.

— Я могу рассчитывать на ваше понимание? — всхлипнул Зееблатт.

— До известного предела… Да не трусьте вы так. Ваши скелеты истлеют в вашем шкафу.

— Какие скелеты? — ужаснулся Зееблатт.

— Противные.

В состоянии бешенства лицо Мюллера каменело, кровь отливала до синевы на скулах, губы вытягивались в напряженную нить. Тогда говорил он очень тихо, внешне оставаясь спокойным, но только один раз, переспрашивать настоятельно не рекомендовалось, так что подчиненным приходилось что было сил напрягать слух, дабы не пропустить ни слова. В его облике возникала монументальная неподвижность кобры, холодным взглядом парализующей свою жертву.

— Что значит выпал с балкона? — еле слышно спросил Мюллер. — Он жив?

— Так точно, — прошелестел Венцель, сидя на краю стула так, будто стоял навытяжку: его пригласил в кабинет главного Шольц, чтобы иметь возможность закрыться от неприятных вопросов.

— Должен ли я понимать, что он не в состоянии продолжать работу?