Дмитрий Поляков-Катин - Берлинская жара

Думаете, я не понял, что это ваш человек? Понял, конечно. Но взял. Потому что в другом месте вашему парню башку бы вырвали. У него же на лбу горящими буквами выбито — крипо.

— Прикрой фонтан, Кнопф, — оборвал его Гесслиц. — Ты попал не куда-нибудь, а в отдел VБ1 управления криминальной полиции РСХА. Слыхал про такой? Нет? Преступления, караемые смертной казнью. Тебе, Граф, не шконка светит, а петля на заднем дворе Плётцензее. Так что веди себя соответственно и не хорохорься.

— Его послушать, так мы ему спасибо сказать должны, — осклабился криминальинспектор, стоявший за спиной Гесслица.

— Ты нам тут лекции по искусствоведению читаешь, а о том не подумал, что картины эти вытащили из дома бригадефюрера СС, пока он воевал на Кавказе. И вытащили не дуриком, а по твоей прямой наводке. Я тебя давно веду, Кнопф, много лет, я тебя знаю.

Лицо Кнопфа заметно побледнело.

Во время допроса Гесслица позвали к телефону. Звонили от Небе. Начальник пригласил Гесслица на «аудиенцию». Употребление этого слова означало, что беседа должна пройти вне стен управления, вероятнее всего на соседней Эрепштрассе, в квартире, которую Небе держал для встреч со своей любовницей. С какого-то времени шефа крипо стали одолевать навязчивые опасения, что за ним могут следить, и не только из ведомства Мюллера, поэтому особенно деликатные разговоры он предпочитал проводить в местах, недоступных для прослушки.

Прежде чем уйти, Гесслиц вернулся в комнату допросов и попросил криминальинспектора на минуту оставить его наедине с Кнопфом. Инспектор взял сигареты и вышел покурить. Тогда Гесслиц достал из кармана фото родителей и сунул его под нос утратившему невозмутимость Кнопфу.

— Запомни эти лица, Граф, хорошенько запомни, — сквозь зубы процедил он, — потому что, когда ты будешь подыхать в петле — а это случится очень скоро, это я тебе обещаю, — они будут последним, что ты увидишь в этой жизни.

Гесслиц ожидал, если уж и встретить какую-то женщину на Эрепштрассе, то, пожалуй, комиссара крипо Найди Гоббин, которая, как знали многие, была интимной подругой своего руководителя, однако Небе выпроваживал совсем другую фройляйн — подозрительно юного вида, розовощекую девушку в форме Имперской службы труда. По тому не совсем отеческому поцелую, которым он одарил ее на прощание, можно было догадаться, что они здесь не стихи разучивали.

Девушка смущенно пискнула Гесслицу: «До свидания», и ее каблучки застучали по лестнице, удаляясь.

— Хайль Гитлер, — удивленно пробормотал он, проводив ее взглядом.

— Ох, Гесслиц, женщины меня погубят, — вздохнул Небе, приглашая его пройти в комнату. Образ ловеласа плохо вязался с неброской внешностью провинциального аптекаря, к тому же с повадками услужливого галантерейщика, что, несомненно, было такой же иллюзией, как парик на голове тюленя, ибо трудно было найти в сыске более многоликого и изворотливого человека, чем Артур Небе. Именно эти качества, как ни странно, всегда мешали ему сделать верную ставку при выборе покровителя — ему попросту не верили.

— Для того они и созданы, группенфюрер, чтобы губить нас, — заверил начальника Гесслиц, усаживаясь в кресло.

Небе молча налил коньяк в бокалы и передал один Гесслицу. Он любил разговаривать, стоя, как торшер, напротив собеседника — это давало ему психологическое преимущество.

— Вы знаете, Гесслиц, что по четвергам я обедаю с Кальтенбруннером, — сказал Небе. — Всякий раз это тяжкое испытание для печени. В своем пристрастии к напиткам обергруппенфюрер бывает неудержим. Кстати, вы слышали, что у него степень доктора права? Представьте себе. Многих это удивляет, хотя, как теоретик, он любому завернет извилину. Проблема в том, что в РСХА собрались одни практики. Ему не хватает кампании. Ну, разве что Олендорф, но его напыщенность отталкивает. А Шелленберг его попросту игнорирует, работает напрямую с Гиммлером, что, конечно, задевает нашего Эрни. Я понимаю, что Гейдриха невозможно заменить, но управлять крокодиловой фермой должна не коала, а наиболее крупный аллигатор. Обергруппенфюреру трудно, и мы обязаны ему помогать. Он буквально тонет в рутине.

«Это Кальтенбруннер — коала?» — мысленно усмехнулся Гесслиц: ему было известно, что до своего назначения в РСХА Кальтенбруннер курировал австрийские концлагеря, где пленных истребляли так называемым промышленным методом: шестью разными способами на выбор, включая газовые камеры, — недаром Канарис называл его гориллой с руками убийцы.

Гесслиц еще долго слушал болтовню Небе, потягивал коньяк и терпеливо ждал, когда тот наконец перейдет к делу, ради которого его вызвал.

— Как вам коньяк? — спросил Небе.

— Неплохой, — признал Гесслиц. — Но я всегда предпочитаю пиво.

— О, может, хотите «Бэрен Бокк»? Кажется, есть пара бутылочек. Правда, теплое.

— Благодарю вас, группенфюрер. Вы очень внимательны. Но смешивать коньяк с пивом — дурное дело. Тем более в рабочее время.

— С французским — даже аристократично, — улыбнулся Небе. — Ну, как знаете… Так о чем я? Ах, да, мой обед с Кальтенбруннером. Сейчас, после падения Орла, всех охватило смятение. Вот и обергруппенфюрер… он ведь никогда не сомневался. Мда… Иногда мне кажется, Вилли, что предателей надо ловить не на улицах, а в собственных мозгах. У нас с вами сложились доверительные отношения. В наши дни это дорогого стоит, особенно если они проверены годами. Я вам вот что скажу: если после этой войны границы рейха сохранятся на уровне тридцать третьего года, можно будет считать, что стране просто крупно повезло. Это не моя мысль, хотя я с ней согласен. Это витает в воздухе. Вот я и думаю: если подобные мысли родятся в голове такого глухого аппаратчика, как Кальтенбруннер, то что тогда творится в армии? Тем более что надежды и на такой исход маловато. Ясно, что русские полезут дальше. И как ни крути, есть только две надежды, на которые можно опереться: благоразумие англо-саксов и чудо-оружие, о котором все бренчат, но никто ничего толком не знает.

Небе подошел к окну, зачем-то выглянул на улицу и, заложив руки за спину, вернулся на место.

— На этом фоне у нас идет какая-то невнятная, загадочная возня. Все суетятся, всем не по себе. Мой заклятый друг Мюллер неожиданно получил задание от высшего руководства набрать целый эшелон консервов. Причем не мертвых, как это бывало, а живых. Их отправят куда-то в Белоруссию. Я спросил у обергруппенфюрера, с какой целью мы собираем их по лагерям? Он не знает. Предположил только, что там готовится какой-то эксперимент. Понятно, что Кальтенбруннер просто ретранслирует приказ, никто не хочет с ним советоваться, однако и он проснулся. Ему не нравится выступать в роли безвредного болвана. Кстати, этот же приказ предусматривает привлечение к охране проекта, наряду с гестапо, и нашего ведомства. Хотите еще коньяка?