Дмитрий Поляков-Катин - Берлинская жара

Компоненты «объекта Локи» были доставлены в точку L в последний день февраля. На протяжении двух суток осуществлялась установка ядра, содержащего минимальные 52 килограмма металлического урана-235, внутрь взрывной оболочки, монтаж детонаторов и подъем готового комбинированного ядерного устройства и контролирующей аппаратуры на вершину тридцатиметровой стальной башни. В восемнадцати километрах к западу был сооружен командный пункт, а в тридцати семи к северо-западу — наблюдательный. Также установлены сейсмографы, регистраторы уровня радиации и давления, записывающие камеры.

Начало марта ничем не отличалось от февраля — те же до костей пробирающие метели, та же ледяная слякоть, тот же короткий, пасмурный день. Однообразие заснеженных елей, застывших в нескончаемом карауле по краям унылых лесных дорог, выматывало не меньше, чем унылая африканская пустыня.

Вот уже два часа мощный восьмиместный «Хорьх 108», натужно рыча, полз по чудовищной, изрытой глубокими колеями дороге в самой чаще белорусского Полесья. Шелленберг выбрал эту машину из соображений безопасности, чтобы не привлекать лишнего внимания к своим генеральским погонам. Он сидел, съежившись, на заднем сиденье в углу и мрачно смотрел в окно остановившимся взором. Прямо перед ним тихо переговаривались оберштурмбаннфюрер Майер в легкой демисезонной шинели и укутанный в полушубок с чужого плеча доктор Шпаан.

— Понимаете, в ходе взрыва критическая масса возникает по имплозивной схеме, то есть это, как бы сказать, «взрыв вовнутрь», образующий чрезвычайно высокие температуры и давления, — пытался объяснить суть предстоящего события Шпаан.

— Как это — вовнутрь? — удивился Майер.

Шпаан достал платок и высморкался.

— Ну, понимаете, это такая схема. — Шпаан растопырил пальцы в шерстяных перчатках. — Ну, вот представьте: по периметру делящегося вещества подрываются обычные заряды, например, тола, которые создают взрывную волну, как бы «сжимающую» вещество в центре, и таким образом инициируют цепную реакцию.

Майер почесал шрам на подбородке:

— Нет, доктор, что хотите со мной делайте, но я этого представить не могу.

— А зачем представлять? — подал голос Шелленберг. — Скоро всё сами увидите.

— Вообще говоря, меня трудно удивить, — повернулся к нему Майер. — В сорок втором я был свидетелем хорошего фейерверка! До сих пор в ушах звенит. В Венгрии на запасных путях взлетел на воздух вагон с гексогеном — тридцать с чем-то там тонн. Я катился метров пятнадцать. Так жахнуло! Вокзал — в щепки. Вагоны, рельсы, шпалы — во все стороны. Думал, конец света, честное слово.

Шелленберг опять уткнулся в окно.

— Ничего, — буркнул он, — вас ждут свежие впечатления.

— А что вы почувствовали, когда это все взорвалось? — поинтересовался Шпаан.

Майер подумал и ответил:

— Гордость.

— Гордость? — удивился доктор.

— Да, гордость, — подтвердил Майер. — Я был горд за мощь немецкого оружия. Это был наш гексоген. Его везли на шахты, чтобы использовать для вскрытия пород. Он взорвался: диверсия или халатность — не важно. Но я собственными глазами увидел, что может сотворить один немецкий взрыв.

— Гордость хороша лишь тогда, когда разумна, — съязвил Шелленберг. — В остальных случаях она равноценна глупости.

— Простите, оберфюрер. Вы, похоже, не в духе, а я лезу к вам со своими рассказами.

Шелленберг открыл рот, чтобы что-то ответить, но в итоге махнул рукой. Болел ребенок, сын, жена не спала трое суток, Шелленберг не хотел сюда ехать. Но не ехать было нельзя.

В утопленном в траншею железобетонном бункере, представлявшем собой наблюдательный пункт, собрались бонзы СС, наблюдатели от рейхсканцелярии, вермахта, люфтваффе, а также элита ядерной физики рейха во главе с Гейзенбергом — всего человек тридцать. Приехал и Гиммлер. Все были спокойны — во всяком случае, внешне, вполголоса болтали, отпускали шуточки, даже смеялись. Многие страдали без сигарет: рейхсфюрер запретил курить в помещении. Общее настроение соответствовало ожиданию начала военных испытаний, коих за последние годы было проведено в изобилии.

Без четверти одиннадцать в бункер влетел Дибнер, без шапки, в распахнутом пальто. Именно он вместе с Гудерлеем и Фуксом в начале 40-х разработал теорию имплозии и именно он в настоящий период занимался монтажом центральной части подготовленного к взрыву устройства. Он окинул безумным взглядом собравшихся и очень тихо попросил разобрать лежащие на столе, сильно затемненные стекла. Как ни странно, но его услышали все, включая рейхсфюрера, и послушно выполнили просьбу.

— Прошу минуту внимания, господа, — срывающимся голосом произнес Дибнер. — В момент детонации прошу сохранять спокойствие. Выйти из бункера позволительно спустя тридцать секунд. Смотреть в сторону эксплозии можно только — категорически, господа! — только через темные стекла. Здесь имеется три перископа с сильными светофильтрами на окулярах. Через них также можно наблюдать за экспериментом, но не в момент детонации. Не в момент детонации. На всякий случай рекомендую закрыть уши. Это впервые, господа. Это впервые.

Какими-то неуверенными рывками, выдающими крайнюю степень взволнованности, Дибнер подскочил к аппарату связи с командным пунктом и снял трубку.

Ровно в 11.00 по берлинскому времени «объект Локи» был взорван.

Никто из собравшихся на наблюдательном пункте не видел, как в какие-то доли секунды чудовищная, сияющая, как раскаленное солнце, полусфера, стремительно расширяясь, бесшумно накрыла мир. Затем, будто живой организм, она резко сжалась, превратившись в подпираемый темно-серым клубящимся стволом огромный, пухнущий шар, который ринулся ввысь, к облакам, с нарастающим грохотом сметая все, что было вокруг, на земле, мощной ударной волной. Наступая друг другу на ноги, все бросились в траншею и, прижав к глазам стекла, обратили лица к взрыву. Гиммлер приник к перископу. Мир на миг осветился нереальным, резким светом, похожим на вспышку мириадов прожекторов: черное стало белым, а белое высветлилось до нестерпимой ясности. Но уже через несколько секунд, показавшимися долгими минутами, светящийся в поднебесье шар заволокло серым пеплом…

На какое-то время наблюдавших за взрывом охватили потрясение и шок. Люди попросту не могли осознать увиденное: кто-то сидел на земле, кто-то озирался, схватившись за голову, кто-то бормотал какую-то несуразность. И только Гейзенберг остался сидеть на табурете в бункере, прислонившись к стене, так и не взглянув на творение собственной мысли.

Когда возбуждение немного улеглось, Гиммлер резким голосом приказал Брауну:

— Свяжите меня с фюрером! — И обращаясь к собравшимся, воскликнул: — Возможно, мы выиграли эту войну!