Николай Гончаров - Стрекоза ломает крылья

Анне казалось, что прошла уже целая вечность, а Джон Смит, запершись в кабинете с Сорокиным, все ведет душеспасительную беседу. Она знала, что приглашение Сорокина связано с обработкой его для перехода в Западный Берлин. Но она не предполагала, что вся эта операция будет проведена так грубо и бесцеремонно. Ей просто по-женски было жаль этого уже обманутого парня, который, действительно, увлекся ею, не подозревая опасности. В хороших женских руках он мог бы стать неплохим мужем.

Наконец она увидела, как открылась тяжелая дверь, и оттуда вышел взволнованный Виктор.

— Ну как, свободен?

— Еще не решили... Обещают вызвать нашего представителя из комендатуры. Конечно, это не совсем приятно, но что делать...

— Я пойду к майору и объясню, что ты защищал меня. Я буду просить, чтобы он отпустил тебя сейчас же, без комендатуры.

— Не поможет! Я объяснял. Американец упрям, как бык!

— Попытаюсь, я женщина...

И она, постучав, вошла в кабинет Смита, оставив дверь полуоткрытой.

— Господин майор! — нарочито громко начала Анна. — Я прошу вас освободить офицера.

— Садитесь, пожалуйста, мадам, и успокойтесь, — сказал Смит, затворяя тяжелую дверь кабинета.

Больше Сорокин их разговора не слышал. Он не слышал ни возмущения Стрекозы грубой комедией, разыгранной у ресторана с участием немецких полицейских, ни смитовских рекомендаций, как ей вести себя с этим парнем после его освобождения из комендатуры.

Сияющая Стрекоза выпорхнула из кабинета.

— Виктор, майор обещал позвонить коменданту и уговорить его отпустить тебя без вызова советского представителя. Мне кажется, они могут это сделать.

— В общем, у меня сейчас голова кругом. В таком переплете я первый раз.

— Тебе действительно грозит серьезная неприятность?

— Неприятность неприятности рознь. Но это пустяки в сравнении с его диким предложением.

Открылась массивная дверь, и майор пригласил Сорокина.

— Я очень счастлив, господин старший лейтенант, сообщить вам, что американский комендант принял во внимание просьбу дамы и ваши заверения в том, что вы не действовали во вред интересам американских вооруженных сил, и решил отпустить вас, не информируя советского военного коменданта в Берлине. Но я со своей стороны надеюсь, что вы подумаете о том, что́ надо делать в случае, если ваш брак с мисс Анной в русской зоне будет затруднен. Мы всегда к вашим услугам, господин Сорокин. Я очень счастлив был познакомиться с вами. Помните нашу заботу и внимание к вам. Путь к нам теперь вам известен, — улыбнувшись, заключил Смит. — До свидания!

Обескураженный всем происшедшим, Виктор боялся, что его снова могут спровоцировать на какой-нибудь инцидент, и согласился с предложением Анны тотчас выехать в Восточный сектор Берлина, где, по ее словам, можно спокойно побродить по Трептов-парку, а потом она проводит его на Силезский вокзал.

Всю ночь они долго бродили по паркам и улицам Восточного Берлина, обсуждали все случившееся с ними. Но всякий раз Стрекоза ловко подводила Виктора к тому, что здесь она не может найти свое счастье, что не может выехать с ним в Советский Союз, что, если он действительно любит ее, — он должен поехать с нею на Запад.

— В Руре живет брат моей бабушки. Он совладелец сталелитейного завода, но не имеет своих детей, живет один. Половина собственности, по завещанию деда, принадлежит мне. Сейчас пока всем распоряжается он. А как только я приеду туда — все будет оформлено на меня. Ты был бы незаменимым помощником в моих делах...

Чем больше она рассказывала о перспективах их совместной жизни в Западной Германии, тем молчаливее становился Виктор, Стрекоза видела, как тяжело ему было слушать все это, но продолжала говорить, выполняя рекомендации Смита, покуда не поняла, что не получит от него положительного ответа. Женской интуицией хищница чувствовала, что он сейчас не в силах оттолкнуть ее, что он продолжает любить ее, что ее слова и предложения, отвергнутые им сегодня, еще не раз будут Виктору пищей для глубоких раздумий над своей и ее судьбой...

Прошло еще две недели. По субботам и воскресеньям Стрекоза приезжала к Сорокину, умело поддерживая все возраставшую его привязанность к ней, исподволь подогревая в нем интерес к путешествиям по европейским странам, к легкой, беззаботной жизни, полной любви и удовольствий.

Сорокин совсем не подозревал истинной подоплеки их отношений.

Однажды она сказала, что уедет на преддипломную практику и теперь долго не сможет посещать его. Виктор с искренним огорчением отпустил Стрекозу, обещая аккуратно отвечать на ее письма.

Знакомясь с материалами о деятельности Фишера и Стрекозы, Зацепин живо представил себе, как все происходило тогда, в Альтенбурге, в декабре 1943 года.

«...Я нашел то, что так долго искал, — записал по этому поводу в своем дневнике оберштурмфюрер Фишер. — Из русской красавицы Лены можно сделать лисицу. По моей воле ее воскресил поляк Пировский. Теперь она не посмеет отказаться от моего предложения и будет послушно выполнять все, что я потребую»...

Шла последняя декада декабря. Поздно вечером, когда все сотрудники штаба лагеря ушли домой, Науменко занималась уборкой помещений. Окончив работу, она грелась у теплой батареи, оттягивая время ухода в сырой, неотапливаемый барак. В комнату тихо вошел Фишер и позвал ее к себе.

Перешагнув порог, она оказалась в знакомом уютном кабинете, который каждый день тщательно убирала.

— Ну, здравствуйте, барышня Ле-на, — подавая сухую, длиннопалую руку, по-русски сказал Фишер.

Затем он спокойно повернул ключ, торчавший в двери, задвинул на окне тяжелую темную штору и, улыбаясь, предложил девушке сесть поближе к своему столу.

— Не бойтесь, Ле-на. Никакой эротический событий не происходит. Все будет только деловито...

Она не сразу поняла смысл сказанных им слов. Но в это время зазвонил телефон. Фишер неторопливо взял трубку, лениво говорил. Закончив разговор, он долго чему-то улыбался, чиркая зажигалкой.

— Битте, зитцен зи зих! — начал он по-немецки, увидев, что она продолжает стоять на том же месте. Он опять подошел к ней и усадил на стул, стоявший у большого канцелярского стола.

Елена не очень растерялась, оказавшись рядом с нахально выпуклыми, как у жабы, серо-зелеными глазами Фишера, под большим, выдающимся вперед, черепом.

— Я слушаю вас, господин Фишер, — положив ногу на ногу, сказала Науменко по-немецки.

— Мне известно, что твоя мама немка, дочь одесского коммерсанта и что ты и она работали переводчицами у бургомистра. Но ты никому не говори об этом в лагере.

— Я и так молчу, господин оберштурмфюрер.

— Вот и умница! Надо учитывать обстановку. Я хочу предложить тебе одно дело, которое связано с работой в картотеке Шталага, где необходимо знание русского и немецкого языков. Тогда можно делать, как это по-русски говорят, — му-ну-кур, — и он показал на свои хорошо отполированные ногти на сильных и длинных, как у музыканта, пальцах. — Я еще хочу тебя кое о чем попросить. Меня очень интересует, как настроены женщины и девушки нашего лагеря, есть ли среди них коммунистки и комсомолки?