Андрей Троицкий - Москва 1979

— Заткнись. Иначе сверну тебе шею и выброшу из машины. Будешь на обочине валяться как падаль. Пока менты не подберут.

Больше Чаркина не издала ни единого звука. В Чкаловском они сели в самолет Як-40 и стали дожидаться Ивана Ивановича, — который задержался, машина на подъезде к аэродрому пропорола колесо, водитель провозился четверть часа. Вылетели в половине восьмого вечера, в последних закатных сумерках, приземлились почти ночью.

Борт из Москвы в Петрозаводске встречал начальник местного управления КГБ некий полковник Евдокимов и несколько офицеров. Товарищей из Москвы провели в служебное помещение аэропорта, где уже был накрыт стол и развернуто нечто вроде оперативного штаба, — на отдельном столе военные карты местности и чертежные принадлежности. Гончар, хорошо знавший хлебосольную натуру чекистов и то, что это хлебосольство часто заканчивается пьяной болтовней и взаимными доносами, — от угощения отказался, мол, на обратном пути выпьем по стопке за успешное завершение дела, — пока рано.

Полковника съедало любопытство, но вопрос, что это за подозреваемый, что за личность такая, если из-за него из столицы гоняют самолеты, — остался без ответа. Тогда он встал возле столика с картами, коротко доложил свои соображения. К селу Никольское можно скрытно выдвинуть две роты солдат пограничных войск КГБ, выставить оцепление, чтобы муха не пролетела. Офицеры опытные, все солдаты — старослужащие, — готовы и ждут команды. Гончар приказал отставить мероприятие. Никакой шумихи, пусть солдаты и офицеры занимаются своим делом, — охраной границы. Полковник насупился, решив, что этот московский майор с неограниченными полномочиями, — просто жлоб, не хочет делиться с коллегами и малой толикой будущей удачи, — все только себе.

Гончар сухо заявил, что сейчас ему нужен подходящий транспорт, чтобы добраться до места. Полковник и офицеры еще больше помрачнели и сквозь зубы пожелали московским оперативникам удачи. Подогнали светлый микроавтобус "РАФ", в салоне мягкие сидения с желтой матерчатой обивкой, откидной столик и занавески на окнах, за рулем молодой веселый водитель.

Расселись и поехали, включили верхний свет, разложили на столике закуску, захваченную со стола, открыли большой термос с чаем. Гончар рассказал пару доисторических анекдотов, Чаркина наелась бутербродами и задремала. После полутора часов пути по мерзким дорогам, разбитым тяжелыми грузовиками, выяснилось, что в каком-то месте свернули не туда и заблудились. Поехали обратно, но развилку не нашли, миновали какую-то деревню, огней нет, только собачий лай. Наконец, наткнулись на рабочий поселок, на площади горел фонарь и стоял тягач, груженый круглым лесом. В кабине спал полупьяный водитель в матросском тельнике, лохматый, заросший пегой щетиной. Растолкали, мужик насилу проснулся, вылез и показал, куда ехать.

Снова оказались на какой-то довольно широкой дороге, но это было не шоссе, дорога вдруг сузилась, уткнулась в деревеньку, стоявшую на берегу Онеги, всего десятка два домов. Постучали в крайнюю избу, но никто не открыл. Постучались в другую, там жил одинокий старик, тугой на ухо и совершенно бестолковый. Тут в соседнем доме загорелось окно, на крыльцо вышел мужчина в ватнике на голое тело и синих милицейских галифе с красным рантом, какие носили в незапамятные времена. Он объяснил, как ехать, даже карандашом нацарапал на пустой папиросной пачке что-то похожее на план.

Борис выехал из Москвы днем, первую остановку сделал в Ярославле, побродил по центру города и не спеша поехал дальше. Он останавливался еще несколько раз, ехал не слишком быстро. В Карелию он въехал под утро, когда дорога пересекала Беломоро-Балтийский канал, притормозил. В белесых сумерках видна речушка с высокими насыпными берегами, мелкая, непригодная для судоходства, заросшая по берегам камышом, — словно гнилое озерцо. Никчемная рукотворная речка, забытая, никому не нужная…

Понатыканы таблички на полосатых столбиках: "режимная зона, "фотографирование объекта строго запрещено", "останавливаться запрещено". Дощатая будка ядовито желтого цвета с окошечком на дорогу, — внутри никого. Сколько человеческих тел, безымянных заключенных, — десятки, сотни тысяч, — лежат в общих могилах, в этих земляных отвалах, в бесконечных рвах вдоль берегов? Только подумаешь об этом, — и мороз по коже. Он вздохнул и двинулся дальше.

Заехал в одну знакомую деревеньку, проскочил ее, остановился возле воды, загнал машину подальше в лес, так, чтобы с дороги не было видно. Он переоделся в сапоги и плащ, закинул за спину рюкзак. До Успенского — километров десять, он шел краем озера, чтобы не заблудиться. Воды за туманом не видно, только холодом веет. Возле огромного серого валуна, почти в человеческий рост, он свернул в лес, нашел подходящее место и разбил лагерь. Нарубил лапника, поставил палатку, запасся дровами. Здесь и летом человека не встретишь, а осенью лес совсем пустой. Он хотел развести костер, но передумал. Напился воды из фляжки, вышел к берегу и пошел дальше.

Лес заканчивался метров за сто от дома, впереди, кочковатое пространство, заросшее жухлой лебедой. Он прислонился плечом к сосне и долго разглядывал почерневший сруб, большой, высокий, крытый железом. Тремя окнами он смотрел на лес, справа пристроена зимняя веранда. Крыльцо дома, выходившее на дорогу, отсюда не видно, только покосившееся заднее крылечко с навесным замком. Над крышей кирпичная труба, дыма нет. Наверное, в доме никого, если бы нагрянули гости, наверняка затопили печь. Ближе к лесу дровяной сарай, дощатая будка туалета. Борис в сотый раз спросил себя, придет ли сюда Олег Пронин, и ответил утвердительно. Друзья покойного Морозова совсем скоро будут здесь, они на край света отправятся, используют, даже не сулящий надежду, призрачный шанс, чтобы отомстить. Надо набраться терпения и ждать.

Где-то далеко заливается лаем собака. Справа видна часть улицы, покосившийся забор, дом через дорогу. Со стороны дома Бориса не видно, он в тени, закрыт этой высокой жухлой травой, сорным кустарником. Он наблюдал за домом более двух часов, — но гостей так и не заметил. И деревня будто окончательно вымерла. За все время по улице прошла женщина в темном пальтеце. В Другую сторону неспешно проследовала старуха в телогрейке. На дом даже не посмотрела.

Время текло медленно, Борис замерз и вернулся на место лагеря. Он развел костер, разогрел воду в железной кружке, заварил чай и съел банку рыбных консервов. Залез в палатку, проспал час, а когда проснулся, пошел обратно к деревне. В этот день в общей сложности он побывал там трижды, приходил и возвращался. Когда вокруг разлились белесые сумерки и туман стал гуще, снова разложил костерок, съел банку рыбы и запил горячей водой.