Андрей Троицкий - Москва 1979

Борис преодолел расстояние быстро, даже дыхание не сбилось, остановился за углом избы, перебежал к дровяному сараю, выглянул из-за него. Теперь бинокль не нужен, дорога совсем близко. На другой стороне улицы возле забора курит молодой мужчина лет двадцати семи, бледный, как смерть. Он затягивается неумело, сплевывает под ноги. Вот он бросил взгляд на своего старшего коллегу и отвернулся. Возможно, ему было противно смотреть, как бьют женщину. Возможно, он так испугался стрельбы и убитых людей, что еще долго не сможет придти в себя. Больше вокруг никого. Гончар стоит боком, слышен его голос, но не все фразы целиком, лишь отдельные слова, злые и короткие. Борис вышел из-за сарая и двинул к забору, держа пистолет в опущенной руке.

Гончар стоял и ждал, когда Чаркина поднимется и можно будет снова ударить, но она не хотела вставать. Лежала возле штакетника, закрывая лицо руками и протяжно стонала. Гончар посмотрел на руку, испачканную кровью, и запоздало вспомнил, что в карманах перчатки. Он хотел спросить Чаркину, что за люди в ее доме, что это за вооруженная банда, откуда она взялась, как тут оказалась. Он понимал, Чаркина может не знать ответы. Никаких бандитов она привести не могла, не имела такой возможности, да и знакомых уголовников у нее нет. Ничего она не знает, а если что и знала, то забыла от страха. Но это не так важно. Главное сейчас на ком-то выместить злобу и горечь поражения. Хотя бы на этой суке. Гончар сказал себе, что надо уметь проигрывать, впрочем, это еще не окончательное поражение, авось, Бориса Зотова можно еще поймать. Да, надо уметь проигрывать… Но тошно повторять самому себе, словно несмышленому ребенку, прописные азбучные истины. От этого только хуже.

Внутри что-то дрожало, эта дрожь передалась коленям, шее, рукам. Гончар даже не сразу натянул перчатки. Он схватил Чаркину за волосы, с силой потянул наверх. Она, будто не чувствовала боли, подгибала ноги, держалась за разбитое лицо и скулила, как собака, чувствуя скорый конец. Гончар молча сопел, он уже устал от этой возни. Несколько раз ударил, — почти не глядя, просто, — куда придется. Он отпустил Чаркину, расстегнул куртку, потому что стало жарко, отступил на полтора шага, примериваясь, куда ударить ногой, но чтобы не сразу убить, а немного растянуть эту процедуру. Авось, станет легче.

Гончар даже не увидел, а почувствовал движение сбоку, он обернулся — на той стороне улицы, в двадцати шагах, прямо за штакетником забора Бориса Зотова. Гончар не удивился и не испугался, — на это даже времени не осталось. Он сунул руку под куртку. Возиться с пистолетом, когда на руке кожаные перчатки, — неудобно. А снять их уже нет времени. Гончар вытащил пистолет, но не успел выстрелить. Он получил три пули в грудь и умер, не успев упасть.

Когда раздался первый выстрел, Стас Лыков стоял в десяти шагах от Гончара, он повернулся к озеру, смотрел куда-то в даль, в пелену тумана. Он успел выхватить пистолет из кармана куртки и даже выстрелил один раз, но не прицельно. Ответная пуля вошла в правое плечо. Он выронил пистолет и упал, потеряв сознание. Когда пришел в себя от боли, он сидел возле забора, прислонившись к нему спиной, в двух шагах от него стоял Зотов. Он изучал служебное удостоверение, прочитал, глянул на фотографию. Бросил красную книжечку на землю и сказал:

— Не трясись, не умрешь. Скоро твои приедут… Помогут.

Лыков ничего не ответил. Борис повернулся, перешел на другую сторону улицы, перемахнул забор и побежал к лесу. Лыков смотрел вслед, пока Борис не скрылся из вида. Чаркина перешла на другую сторону улицы, встала у забора и платком вытирала кровь с лица. Закончив с этим, она повернулась и быстро зашагала прочь. На какое-то время Лыков остался один, — он почувствовал боль в плече, слабость и подумал, что может истечь кровью еще до того, как найдут врача или фельдшера. Впрочем, местный фельдшер, вряд ли может оказать квалифицированную помощь при огнестрельном ранении. Лыкову стало жалко себя и страшно.

Не хотелось умирать в крошечной деревне, которую не на всякой карте найдешь, на пустой улице под холодным небом, с которого падают редкие снежинки. Он сунул руку за пазуху, чтобы ее согреть, и почувствовал, что свитер от плеча до пояса пропитан теплой кровью. Вскоре подошла женщина в телогрейке, с цветастым платком на голове. Наклонилась к нему, сказала, что какой-то местный житель уже съездил на велосипеде в соседнюю деревню, в рыбацкую артель, оттуда звонили в "скорую помощь" и в милицию. Значит, скоро должны приехать, надо потерпеть. Она раскрыла пачку папирос, прикурила и сунула папироску Лыкову. Он жадно затянулся, голова закружилась, только сейчас он понял, что каким-то чудом остался жив.

Борис, чтобы не сбиться с дороги, около часа шел берегом озера. Затем свернул к машине, сел за руль и завел двигатель. Бензина еще много. Он вырулил на дорогу, добрался до шоссе и поехал на северо-запад, к месту, где должен был встретиться с Фрэнком Фелтоном. Изредка навстречу попадались лесовозы. Затем на полных парах пролетел милицейский "Уазик", за ним два военных грузовика с брезентовыми тентами, две легковые машины с офицерами.

Он свернул с шоссе, испугавшись, что могут остановить и проверить документы. Сверяясь с картой, пытался добраться до места окольными путями, но едва не заблудился, пришлось снова выехать на шоссе. Когда до погранзоны оставалось двадцать километров, он свернул направо, поехал по неширокой асфальтовой дороге, местами покрытой снегом, в нужном месте свернул на проселок, но совсем узкий. На восьмом километре увидел синий "Шевроле", стоявший на обочине. Зрелище фантастическое: большая американская машина в русской глубинке, это все равно что летающая тарелка. Сзади стоял Фрэнк Фелтон, одетый в серое пальто и кепку. Он подъехал недавно, следы от покрышек на снегу совсем свежие. Фелтон бросил сигарету и стал смотреть, как Борис вылез из машины, двинулся навстречу. Американец протянул руку и сказал:

— А ты везучий. Как бы не сглазить…

— Да, повезло… С первого раза встретились. А я приготовился ждать вас еще сутки или двое. Пока не дождусь. Где она?

— В машине, где же еще…

Распахнулась задняя дверь, появилась женщина в дорогом черном пальто с меховым воротником, которое ей было явно велико. Женщина была худой, с узкими плечами, под заплаканными глазами лежали тени, нос покраснел. Борис шагнул вперед и обнял сестру. Он хотел что-то спросить, но решил, что сейчас не время.

— Ну, что ты плачешь? — сказал Борис и замолчал. Решил, — еще одно слово, — и он сам расплачется.

Фелтон встал радом.

— Слушайте, если тут проедет машина и нас кто-то увидит… Кто-то заметит… Вряд ли мы далеко уедем. Наше путешествие подойдет к концу.