Тим Себастиан - Шпион под подозрением. Спасские ворота

— Какого черта…

Это был Харрисон из консульского отдела. Умник Харрисон. Душка Харрисон, по мнению посольских дам.

— Погоди, Джордж. У тебя есть минута?

— Прости, Кевин, но я должен безотлагательно заняться одной ерундой.

— Помочь тебе? — Высокий, атлетично сложенный Харрисон вальяжно облокотился на перила.

«А ведь он карьерист, — подумал Паркер. — Везде сует свой нос, старается отличиться. Жаждет перейти из своего отдела в канцелярию. Наверное, опять собирается канючить об этом».

Паркер отрицательно покачал головой.

— Нет, не надо. Может, в следующий раз. Ладно?

В ответ он получил мимолетную улыбку — кожа на лице Харрисона как бы натянулась и тут же ослабла.

— Ладно, Джордж, увидимся позже.

Спустя полчаса Паркер прочел послание Калягина и зашифровал его кодом «Cosmic». Из принятых в НАТО, этот гриф предполагал высшую степень секретности. Даже посольский шифровальщик не знал ключа к нему.

Паркер лично проконтролировал, как шифровку ввели в компьютер. По мере ввода данных передатчики автоматически настраивались на работу в «растянутом диапазоне». Проще говоря, компьютер пошинковал радиограмму на мелкие кусочки, каждый из которых передавался в эфир на своей частоте. Только лондонский приемник со специально запрограммированным дешифратором мог собрать их воедино в исходном порядке. Своего рода электронная стенография или, для непосвященных, обычные атмосферные помехи.

Даже если русские перехватят сигналы, едва ли они смогут расшифровать их. Но если им это удастся, то Паркер очень хотел бы оказаться в этот момент где-нибудь подальше от границ Советского Союза.

У окошка дежурного стоял Харрисон в оранжевой рубашке с зеленым галстуком. Он помахал рукой. «Сразу видно, что бедняга получил плебейское воспитание», — подумал Паркер и тут же устыдился своих мыслей.

Прошло двадцать четыре часа, прежде чем Мэри Кросс успокоилась. Никто в посольстве ничего не сказал, и она решила, что все обошлось. Лазаревич оказался настоящим мужчиной, он не звонил о своих победах на каждом углу. Похоже, они снова могут время от времени завтракать вместе в «Национале», и на прощание он трижды будет целовать ее в щеку, приговаривая, что Бог любит троицу.

Матери она написала, но без подробностей: «Дорогая мамочка, какая здесь потрясающая зима, увидимся в январе, так много приходится работать…» Письмо она отвезла в швейцарское посольство, где работала ее подруга Гудрун. Та опустит его в Женеве. Конечно, можно было отправить письмо с британской диппочтой, но вдруг кому-то взбредет в голову поинтересоваться, почему она пишет матери в Будапешт, а не в Лондон, где полагается жить леди. Что она делает в Венгрии, как долго находится там? И так далее, и тому подобное.

Мэри посмотрелась в зеркало у кровати и улыбнулась. Ей понравилось то, что она там увидела. Вообще-то подобные расспросы не очень беспокоили ее. Просто мать встретила венгерского бизнесмена, вышла за него замуж и решила остаться в городе, который ей понравился. Все в рамках закона, правда, немного романтично. Но прицепиться не к чему. Хотя в Министерстве иностранных дел могут не поверить в это. Нет, они не поверят ни единому ее слову.

С недовольным видом Мэри Кросс еще раз взглянула в зеркало и решила, что надо, пожалуй, что-нибудь надеть на себя.

Еще вчера вечером Дмитрий Калягин был заштатным министром, а сегодня попал в святая святых, сегодня он чувствовал в руках власть. Реальную власть. Его отвезли домой и поинтересовались, очень так деликатно осведомились, когда ему будет удобно переехать на новую квартиру. Если, разумеется, товарищ Калягин не возражает. По распоряжению товарища генерального секретаря ему приготовлена квартира на Кутузовском проспекте. Конечно, самому товарищу Калягину решать, где он будет жить, но городские квартиры членов Политбюро обычно расположены на Кутузовском…

Там, выстроившись в ряд, его уже встречала вся королевская рать, включая Перминева. Пар от их дыхания плыл над стоянкой автомобилей. Какая разительная перемена, какой почет. Калягин еще до конца не верил в случившееся. Но увидев их глаза, поверил. В бегающих, ускользающих взглядах он не обнаружил ни уважения к себе, ни почтения, ни революционной преданности. Он прочел в них лишь одно чувство: страх.

Раздраженный, Калягин резким жестом отпустил всех — прислугу, помощников, телохранителей, шоферов. Он не желал видеть их страх.

Дмитрия Калягина выдвинуло само время. Родись он на поколение раньше, и никому не понадобились бы его энергия, его идеи, более того, его бы, пожалуй, сочли опасным человеком. В брежневскую эпоху реформаторы не требовались.

Он вспомнил, как высшие партийные бонзы самым натуральным образом спали на заседаниях Верховного Совета. И всем было наплевать, что камеры западных репортеров демонстрируют их всему миру — храпящих, с открытыми ртами, с текущей слюной. Приезжавшие из-за границы приятели рассказывали Калягину о подобных передачах Би-Би-Си. Но все вокруг только посмеивались. Выгнать человека лишь за то, что он заснул — такое даже не приходило в голову. Кто тогда останется?

Десятилетиями из Кремля поступали одни и те же успокаивающие директивы: лодку не раскачивать, все идет прекрасно, комедия продолжается.

Даже сам Леонид Ильич, лично, принимал участие в спектакле, подписывая все, что ни клали перед ним на стол. А почему нет? В его возрасте надо иметь друзей, а не врагов. Кому захочется получить нож в спину в то время, когда в твою честь устраивают парады на Красной площади, а твои дети имеют кусок хлеба с маслом и с икрой и кое-что еще? Страна катится в пропасть? Ерунда, разве это главное?

Неизбежность перемен стала очевидной еще в конце семидесятых. Все тогда видели, как старик споткнулся на ступеньках в Вене и упал бы, если бы Джимми Картер не подхватил его под руку. Было стыдно.

Калягин вспомнил, как к нему в таллиннский райком приехал столичный деятель, который пренебрежительно отзывался о старых песочницах, засевших в Кремле. В те времена это казалось отчаянно смелым. Говоря о кремлевских старцах, московский визитер внимательно наблюдал за реакцией Калягина. Когда тот улыбнулся, а потом и вовсе расхохотался, столичный гость зашел к нему еще раз; и после, приезжая в Таллинн, он всегда встречался с Калягиным. А затем последовал вызов в Москву.

Оглядываясь назад, Калягин вспоминал этапы восхождения нынешнего генсека. Когда тот приехал в столицу из глубинки, мало кто обратил внимание на коренастого провинциала в башмаках, заляпанных черноземом. Тракторист, он и останется трактористом, думали о новичке, хотя того опекал сам Леонид Ильич, протолкнув сначала в средний, а чуть спустя — в высший эшелон власти.