Александр Витковский - За пять минут до ядерной полуночи

– Аллаху акбар! – дружно взревели бандиты, потрясая автоматами и зажатыми в кулаках камнями.

Старик наклонился, подобрал камень и первым бросил его в пленницу. Слабая рука и неверный глаз подвели имама. Камень уткнулся в едва заметный вал, сделанный Мохаммедом. Толпа, жаждая крови, неистово взревела. Промах имама стал сигналом для молодых и сильных палачей. Первый метко брошенный камень попал Женевьеве в голову, переломив несчастную жертву в пояснице и опрокинув навзничь. Но она нашла в себе силы выпрямиться, прижимая к груди руки. Дотянуться до лица, чтобы хоть как-то защитить его от камней, она не могла – так крепко были стянуты веревкой локти за ее спиной. Сильным и метким оказался новый бросок, и вновь она смогла подняться. Потом камни без разбору хлестко колотили ее в плечи, голову, руки, грудь, живот… Кровь залила все ее тело, которое надрывалось, кричало болью, но голос покинул его вместе с последними силами, и только хрип красной пеной пузырился сквозь стиснутые судорогой зубы. Один из боевиков снимал на камеру эту экзекуцию. Уже вся земля вокруг была густо забрызгана кровью, женщина лежала на животе, головой и плечами в сторону толпы. Ее плоть, превратившаяся в месиво, стала терять четкость линий и человеческих очертаний, а камни все летели и летели под одобрительные вопли, улюлюканье и рев опьяневших от ненависти и жажды мести извергов. Наконец, куча и принесенные в руках камни закончились. Остывшая, утолившая кровью жажду ненависти орда стала расходиться, оживленно обсуждая свои самые меткие и точные попадания в несчастную жертву. Кто-то из карателей подошел и повернул ногой безжизненную голову, потом брезгливо сплюнул, взял у Мохаммеда кирку, размахнулся и, что было дури и злости, всадил ее острый конец в голову трупа. Гладкий, до блеска отполированный черенок украсился кроваво-красными бусами.

– Что она сказала перед казнью, когда ты ее закапывал? – спросил у Мохаммеда один из полевых командиров.

– Ничего, – соврал пленник. – Просто попросила пить, а когда выбили бутылку, послала всех к черту…

– На каком языке вы говорили?

– На английском.

– Ты хорошо знаешь этот язык?

– Да.

– Хорошо… это очень хорошо, – будто размышляя вслух, промолвил командир.

Этому короткому разговору Мохаммед не придал никакого значения и тут же забыл о нем. Ужасная смерть Женевьевы Дюваль, свидетелем и невольным участником которой он стал, тяжелым камнем выдавила из его памяти все мелочи, оставив лишь великий неизгладимый грех на совести и кошмарные видения по ночам.

Только через двое суток, когда неведомо откуда собравшаяся многоголовая стая голодных псов, рыча и грызясь между собой, разорвала останки Женевьевы и до глянца обглодала ее кости, а над коркой запекшейся крови, смертельной печатью обозначившей место казни, не уставал роиться плотный столб жужжащих мух, пленнику разрешили расчистить этот усеянный камнями полигон смерти, а останки выбросить где-нибудь подальше за городом.

Собрав все, что не растащили собаки – клочья одежды, кости и несколько прядей волос, – Мохаммед сложил все это в старый полиэтиленовый пакет, отнес его в пустыню, начинавшуюся сразу за городской чертой, нашел какой-то безымянный взгорок, выкопал на его макушке неглубокую яму и похоронил в ней останки. Затем собрал два десятка довольно крупных камней и сложил их горкой на месте погребения…

– Эй ты, кафир! Где тебя шайтан носит? – Это было первое, что услышал Мохаммед, когда приплелся к бандитскому стойбищу после похорон Женевьевы Дюваль. – Или тебе еще один палец отстрелить? Иди, тебя срочно разыскивает командир.

Мохаммед искренне удивился. Такого еще не было ни разу за все время его неволи. Зачем он нужен этому зверю? Дать команду выкопать очередную могилу мог бы кто-нибудь и пониже рангом. Он остановился возле часового, сидящего на посту у полога штабной палатки.

– Хашим, пришел этот оборванец, которого ты спрашивал, – крикнул бандит, приоткрыв полог.

– Пусть войдет.

– Оставь лопату и кирку здесь и заходи, – скомандовал часовой.

Опустив голову и глаза в землю – такая привычка непроизвольно выработалась у него с первых дней плена, Мохаммед вошел в палатку и остановился у входа. Там было двое: Хашим – полевой командир большого, в несколько сотен боевиков, подразделения, и начальник его штаба.

– Как тебя звать? – даже не повернув головы в сторону вошедшего, спросил Хашим.

– Мохаммед, Мохаммед Салами.

– Ты из Ирана?

– Да, жил в Тегеране…

– Адрес, скажи свой домашний адрес.

Пленник назвал улицу и номер дома и сам испугался своих слов, пожалел о сказанном. А вдруг они смогут выкрасть жену и детей? От этих зверей всего можно ожидать… Ну разве не мог он соврать…

– Мне сказали, что ты прекрасно знаешь английский. Где ты его учил?

– В университете… говорил на нем, когда был в командировках, писал доклады и лекции…

– Это ты вынес из-под бомбежки Хусейна? – продолжил допрос боевик.

– Я…

– Зачем ты это сделал? Ведь он хотел убить тебя, вон, отстрелил тебе палец…

– Пути Аллаха неисповедимы…

– Да будет свято имя его.

Командир замолчал и, о чем-то думая, стал пристально разглядывать пленника.

– Сейчас ты пойдешь в баню, хорошо вымоешься, потом тебя оденут и накормят. Это тебе, – он кинул к ногам пленника несколько монет. – Подстригись и побрейся.

– Сбрить бороду? – удивился Мохаммед.

– Да, совсем. Будь таким, как у себя дома в Иране… Завтра утром – ко мне… Ибрагим! – крикнул он, и в палатку тут же вбежал исполинского роста, вооруженный до зубов боевик, видимо, личный охранник командира. Лицо его – словно конь копытом прошелся – было тупым и свирепым.

– Отведешь его в баню, пусть помоется, потом найди для него приличную одежду, накорми и отведи к парикмахеру. Смотри, чтобы не сбежал… И больше никаких побоев…

Не прошло и двух часов, как Мохаммед преобразился. Он уже забыл, как пахнет мыло, какими чистыми и отглаженными могут быть рубашка и брюки обычной, а не три четверти длины, что вместо разновеликих деревянных сандалий-стукалок на босу ногу можно носить носки и кроссовки, быть аккуратно подстриженным, побритым и сытым не только хлебом и водой. Едва ли не каждый боевик в лагере оглядывался на него и не узнавал. А он, вознося благодарственные молитвы Аллаху, мучился, искал и не находил ответа на один-единственный вопрос: что еще задумали бандиты, какое изуверство, для чего вернули ему человеческий облик?

Рано утром он уже был у командирской палатки. Здесь же толпились полтора десятка вооруженных боевиков, с интересом разглядывавших цивильно одетого и безоружного Мохаммеда. Вскоре они вошли в палатку, больше часа о чем-то совещались, затем с деловым видом рысью разбежались по лагерю. Через четверть часа после их ухода позвали пленника. Он вошел и встал у полога, привычно опустив голову. На сей раз в палатке было трое – все знакомые лица: полевой командир Хашим, штабист и Ибрагим.