Александр Авдеенко - Над Тиссой (из пограничной хроники)

— Не знаю, что я кричал, не знаю, на чём меня увезли в Рахов. Очухался я уже в госпитале. — Кларк ещё раз обвёл взглядом Гойду с ног до головы. — Ну, и вытянулся же ты, — тополь за тобой не угонится. И я тоже, скажи по совести, здорово изменился, а?

— Не знаю. Плохо помню, каким ты был в ту пору.

— Был, Петро, таким, что все верховинские девчата заглядывались.

— Кури!… — Гойда протянул голубую пачку сигарет «Верховина».

— Не для меня такая панская нежность. Я употребляю громобойную махорочку, — Кларк стал крутить толстую козью ножку. — Ну, как машина? — спросил он минуту спустя, нежно похлопав по горячему кожуху котла.

Глаза молодого машиниста, как и ожидал Кларк, заблестели.

— Замечательная. Отремонтировали на славу.

— Таскать тебе, Петро, не перетаскать поезда: в Венгрию и Чехословакию, в Румынию и на Карпаты.

— Я ж тебе сказал, не Петро я, а Василь, — терпеливо, не обижаясь, проговорил Гойда.

— Сегодня куда собрался? — Кларк задымил самокруткой.

— Через Тиссу, в Венгрию.

— Венгрия!… Всю я её прошёл, от Тиссы до самого Дуная. — Кларк закрыл глаза, скорбно поджал губы и вздохнул. — Друга я похоронил в Тиссаваре.

— В Тиссаваре? В братской могиле? Как его фамилия? Я всех знаю, кто там лежит.

— Сержант Иванчук, Петро Сергеевич, — ответил Кларк. — Парень был — кровь с молоком. Голубые глаза. Русый чуб. — Кларк помолчал. — От самого Сталинграда вместе воевали. Ближе брата он мне был. Поверишь, каждого человека, кто нравится, Петром с тех пор зову.

Кларк усмехнулся. Теперь, конечно, Василий понял, почему он так упорно называл его Петром. Кларк раздавил окурок каблуком. Не поднимая головы, сказал глуховатым печальным голосом:

— Поклонись, Петро, той братской могиле и положи на неё ветку сирени.

Кларк вскинул голову и, будто впервые, увидел кувшин с букетом белой махровой сирени. Сурово прищурясь, он долго смотрел на него. Потом молча снял со своей груди орден Славы, отделил от него муаровую ленточку, приколол её булавкой к цветам.

— Вот, так и положи! — сказал он внушительно. — Больше всех своих орденов любил мой Петро простой солдатский орден Славы.

…Павшие в боях лежали на орудийных лафетах, укрытые красными знамёнами и засыпанные тёмноалыми розами.

Они погибли здесь, на тиссаварском плацдарме, на левом берегу Тиссы, в боях за первую пядь венгерской земли.

Их хоронили в суровый день октября тысяча девятьсот сорок четвёртого года. Шёл мелкий и густой, тёплый и бесконечный дождь, какие бывают только в Закарпатье. Пепельно-чёрные, с белыми зубцами вершин тучи наползали с гор и закрывали равнину. Один за другим падали в тяжёлые серые сумерки удары колокола тиссаварской церкви. Траурная процессия медленно двигалась по городу. Тысячи венгров, склонив головы, с зажжёнными факелами в руках, следовали за строем советских бойцов и офицеров.

Братья по оружию — сержант и полковник, капитан и ефрейтор, рядовой и лейтенант, пехотинец и артиллерист, сапёр и танкист — легли рядом, плечом к плечу, как и воевали, в одну братскую могилу на центральной площади города Тиссавара.

Серебристые ели, юные карпатские сосны выстроились вокруг литой бронзовой ограды. У подножья обелиска зеленел никогда не увядающий горный мох… Чуть ли не круглый год цветут здесь розы: белые и алые, розовые и оранжевые, с берегов Дуная и озера Балатон, горные и равнинные, все виды роз, какие только есть в Венгрии, Венгры кладут на мрамор надгробной плиты горные фиалки, подснежники, тюльпаны, незабудки, сирень, ветки японской вишни с гроздьями цветов, венки из махровой гвоздики, многоцветные маки.

Днём и ночью под толстым матовым стеклом, на котором начертаны имена погибших, струится неоновое пламя, И рядом с этим вечным огнём часто загорается скромная восковая свеча, поставленная крестьянкой из земледельческого кооператива имени Матиаса Ракоши или какой-нибудь труженицей города Тиссавара.

Пионерская колонна, проходя мимо могилы советских воинов, дружно вскинет руки над головами и провозгласит:

— Элоре, пайташок! Вперёд, друзья!

Венгерский солдат не пройдёт мимо, чтобы не отдать честь праху бойцов великой армии, которая помогла миллионам людей отвоевать свободу и мир.

Всякий, кто едет из Вены в Будапешт, в Советский Союз, или из Москвы в Будапешт и Вену, считает сердечным своим долгом склонить голову перед гранитным обелиском.

Готовясь к переходу советской границы, Кларк поставил в известность своих начальников, что он при благоприятном исходе его командировки использует новый, придуманный им приём связи: перешлёт на тиссаварскую могилу советских героев букет сирени с приколотой к нему муаровой ленточкой. Завтра, а может быть уже сегодня, шеф Кларка получит орденскую ленточку, на которой шифром будет написано первое донесение нового яворского агента: «Закрепился, как предусмотрено. «Старик» погиб. Возникла опасность провала. Принял меры. На русском паровозе № 50/49 в какой-нибудь следующий рейс будет направлен в поддувале, в асбестовом мешке, «Бездомный». Укройте в надёжном месте. Подробности — позже».

Иван Белограй звонко шлёпнул себя по лбу:

— Да, Петро, чуть было не забыл! Слыхал, какое мне счастье сегодня привалило? Выиграл по займу. Да ещё как! Двадцать пять тысчёнок с неба упало… Куплю «Победу».

Он подмигнул Василию Гойде:

— Приходи после работы — кутнём так, что в Карпатах аукнется. Адрес запомни: Степная, 16, дом бабки Марии. Пока!

Василий Гойда вернулся из поездки в Венгрию на следующий день, в воскресенье, жарким утром. Едва он успел помыться и переодеться в праздничный костюм, как в дом ввалился шумный и весёлый, уже порядочно охмелевший Иван Белограй.

— Купил! Без всякой очереди! — объявил он. — Новенькая. Сто километров на спидометре. Пойдём! — Он схватил Гойду за руку, потащил на улицу.

Перед домом, окружённая босоногими мальчишками, сверкая на солнце никелем и свежей полированной нитроэмалью, сдержанно урчала хорошо отрегулированным мотором песочного цвета «Победа». Брезентовый верх её был сдвинут гармошкой назад. Из-под лобового стекла рвалась в небо гибкая выдвижная антенна. На заднем сиденье валялась целая гора свёртков и пакетов с фирменными штампами «Гастронома», «Арарата» и «Главкондитера».

— Поехали, Вася, на обкатку, — Иван Белограй втолкнул Гойду на переднее сиденье, захлопнув за ним дверцу, сел за руль.

— Дяденька, покатайте, — хором закричали мальчишки.

«Как бы поступил сейчас Иван Белограй?» — Такие вопросы теперь Кларк задавал себе тысячу раз на день Он изо всех сил старался забыть, что носит кличку «Колумбус», что зарегистрирован в американской разведке «Си-Ай-Си» под номером 665/19. Наставники Кларка, в бытность его в тайной школе, поучали своих воспитанников: как бы искусно ни действовал разведчик при помощи внешних приёмов, всё равно он рано или поздно провалится на какой-нибудь непредвиденной мелочи. Если же он сумеет внушить себе на какое-то время, что он не американец, не воспитанник тайного колледжа, не диверсант, если он сумеет в нужный момент внутренне перевоплощаться в советского человека, ему суждена долгая жизнь.