Арсений Замостьянов - Спасти Вождя! Майор Пронин против шпионов и диверсантов

– Перед работой надо подкрепиться. Не наесться до отвала, а именно подкрепиться. Чтобы мозги работали, чтобы думать не только о еде, но чтобы и в сон не клонило, – сказал Пронин и начал энергично, с треском пережевывать бутерброд с семгой.

– Прекрасно, они и маслом намазали. – Пронин отхлебнул кофе и принялся за второй бутерброд с той же семгой. – Питаться надо со смаком! – наставительно произнес он, не переставая жевать. – Вкусная гастрономия – великое дело! Самая роскошная кухня – наша, советская. Признаться, я гурман. И мне больших усилий стоит соблюдать умеренность. А то бы давно стал обжорой... Нельзя отказываться от мирских удовольствий... Товарищ Сталин всегда хорошо кормит сотрудников перед ответственной работой. Даже Мартин Лютер – большой скромник и аскет и, как никак, церковник – под старость лет придумал такие стихи:

Wer liebt nicht Wein und Weibe und Gesang,

Der bleibt ein Narr sein Lebelang!

Вот я английского не знаю, а по-немецки балакаю.

– Да, у вас прямо берлинское произношение! – сказал переводчик.

– Я могу привести русский перевод этих стихов – и даже в рифму:

Кому девы не любы, ни песнь, ни вино,

Тому жизнь прожить дураком суждено!

Недурно, правда? Так что ешьте колбасу, икру, пейте кофе. А семгу я съем сам.

Пронин, напустив на себя торжественный вид, подцепил третий бутерброд с красной рыбой.

Переводчик не отреагировал на шутку. Он пил четвертую чашку кофе и вяло жевал бутерброд с варено-копченой колбасой. Лязг челюстей заглушил тяжелый шаг Коврова.

– Что расселись, голубчики? Встреча в зале заседаний. Айда за мной!

Пронин и переводчик быстро допили-доели все, что оказалось под рукой, и побрели за Ковровым.

– Царскими лабиринтами вас проведу! Дорогой Малюты Скуратова! – усмехался тучный комиссар. – Здесь специально все так построено, чтобы враг не нашел дороги к царю. Некоторые так и умирали от голода, не найдя выхода из лабиринта. Мы иногда находим здесь бренные останки. Ну, конечно, сдаем в медицинские институты, для опытов.

«Врет Ковров, заливает, как Троцкий. Для опытов он косточки сдает! Вот краснобай-то. Ничего, пущай отвлекает переводчика страшными историями. Ему полезно отвлечься».

– Ты, товарищ Ковров, еще про Тунгусский метеорит расскажи. Как оттуда наши инопланетные товарищи вываливались живые и невредимые. А ты их в медицинский институт сдал, для опытов.

– Вот всегда он задирается! – Ковров повернулся к переводчику. – Ни в грош не ставит уважение к старшим... Останки здесь мы находили не раз. Не веришь – можешь навести справки. Об этом даже в газетах писали.

– В газетах и про библиотеку Ивана Грозного писали.

– А ты и в нее не веришь? Ты темный человек, Пронин! Тертый профессионал, но темный, непросвещенный человек!

Препирательства продолжались еще минут пять – и оттаявший переводчик даже улыбнулся. Возможно, именно этого и добивался Ковров своей болтовней. Вот, наконец, длинный коридор в бывшем здании Сената. В лица охранников Пронин поневоле вглядывался с подозрением. Ковров усадил Пронина и переводчика в удобные кресла возле длинного стола.

– Товарищ Сталин будет через десять минут.

А что же Бронсон? Его вел к Сенату Виктор Железнов. Пронин приставил к американцу Железнова, чтобы избежать провокаций на территории Кремля и заодно надежно отследить возможные контакты с предателем. Кому еще доверять, если не Виктору?

– Принять машину американского посла! – зычно прокричал офицер охраны. Нет, не тот старшина караульной службы Толстиков, который был на карандаше у Пронина, а безукоризненный чекист. Из лимузина вылез Джозеф Дэвис – горбоносый, лысоватый господин, посол Соединенных Штатов в СССР, чувствовавший себя в сталинской империи как рыба в воде. За ним показался и Бронсон.

– Господин Дэвис, вы примете участие в беседе? – спросил Бронсон.

– Это ваш крест, друг мой. Мы должны четко исполнять договоренности. Сегодня со Сталиным будете беседовать вы. В это время в другой комнате я пообщаюсь с госсекретарем Литвиновым. А уж обедать будем все вместе. Это давно решенный вопрос. И запомните, Уильям: регламент – это воздух дипломатии. Без него мы задохнемся. А любая договоренность с такой великой державой, как Советская Россия, заслуживает уважения.

– Вам так нравится Россия. Может быть, вы попросите у Сталина политического убежища?

Джентльмены улыбнулись.

– Хорошая шутка. Можете использовать ее в одном из репортажей. Только добавьте: Россия для меня – это страна, пригодная для дружбы с моей Родиной. В этом качестве я ее уважаю.

– Многие уважаемые люди в Вашингтоне придерживаются другого мнения, – как можно легкомысленнее заметил журналист.

– Эти многие недооценивают систему Сталина. Вот увидите, в предстоящей большой войне Сталин выстоит. И нам придется разговаривать с ним на равных. Или почти на равных. А все эти скептики, сравнивающие Сталина с немецким ефрейтором, окажутся аутсайдерами. Если вы принимаете советы от человека, прожившего три года в Советском Союзе, вспомните о моих словах, когда будете разговаривать с дядюшкой Джо. И президент оценит ваши старания.

– Я не государственный человек, господин Дэвис. Это вы у нас – оплот американской идеи. Мне важно, чтобы интервью стало мировой сенсацией. Тогда оно принесет мне десятки тысяч долларов.

– Друг мой, вы пытаетесь выглядеть прагматичнее, чем вы есть. Это делает честь вашей скромности. Признаться, я не люблю патетических болванов и патриотических дураков. А их немало водится и у нас на родине, и здесь, в России.

Наступала пятиминутка дипломатических улыбок и рукопожатий. Пути посла и журналиста расходились. Одному предстояло чаепитие с милейшим Максим Максимычем Литвиновым, другому было суждено беседовать с самим Сталиным.

Литвинов неплохо подготовился к чайной церемонии по-советски. Молодой офицер внес в комнату дымящийся самовар, который вскипел во дворике под надзором пожарной охраны. Он приготовил для американского посла и несколько подарков «по чайной тематике»: очаровательную чашку Ломоносовского фарфорового завода, серебряную чайную ложечку с выгравированными инициалами американского посла. Наготове был патефон с пластинками: песни Руслановой, «Богатырская симфония» Бородина... Русский колорит в своем лучшем проявлении ждал американского гостя.

А Бронсон плечо к плечу с Железновым шел по кремлевской тропинке к дверям большого ампирного дома.

– Мы, кажется, встречались?

– Впервые вас вижу! – ответил Железнов на сносном английском.

– А мне кажется, я вас где-то видел. То ли в театре, то ли в библиотеке. А вы часто бываете на ипподроме?

– Совсем не бываю.

– А мне понравилось у вас на ипподроме. Я к нему пристрастился. Щекочет нервы! – говорил Бронсон, но Железнову трудно было понять столь эмоциональную английскую скороговорку.