Джон Ле Карре - Агент на передовой

Мой отец играл в бадминтон, когда служил в Сингапуре. Только одиночные партии. С армейскими, со мной. На нормандских пляжах во время летних отпусков. В Нёйи, через бельевую верёвку вместо сетки, с фляжкой красного дерева, наполненной шотландским виски, в свободной руке. Бадминтон — лучшее, что он мне дал. Когда меня отправили с вещами в Шотландию, в эту ужасную школу-интернат, я там играл в бадминтон, как и он до меня, а впоследствии я выступал за свой университет. А когда уже служил в Конторе и ждал первого назначения в дальние страны, я подбил своих партнёров, и мы под кодовой кличкой «Диверсанты» бросали вызов новичкам.

А Эд? Как он обратился в истинную спортивную веру? Мы сидим за Stammtisch. Он глядит незамутнённым взором в свою пивную кружку, как обычно делал, когда решал мировые проблемы, или гадал, что не так с его бэкхендом, или просто медитировал. Для него простых вопросов не существовало. До всего приходилось докапываться. — В школе у нас была учительница физкультуры, — наконец отвечает он, широко осклабившись. — Как-то вечером повела меня и ещё одного парня в свой клуб. Так и пошло. Короткая юбка и блестящие белые ляжки. Ага.

Вот, для сведения моих chers collegues, вся информация о жизни Эда вне корта, которую я успел почерпнуть до падения. Сейчас, когда я это записываю, меня бы удивил объём, если бы не вошедший в привычку профессиональный навык слушать и запоминать.

Родились они с сестрой, с разницей в десять лет, на севере Англии, в семье шахтёров, издавна принадлежавших к методистской церкви. Его дед в двадцать с небольшим приехал из Ирландии. Когда шахта закрылась, его отец занялся морской торговлей.

ЭД: Я его практически не видел. В конце жизни заболел раком, болезнь как будто поджидала его дома.

Отец, правоверный коммунист, сжёг свой членский билет после вторжения Советского Союза в Афганистан в 1979 году. Похоже, Эд ухаживал за ним, когда тот лежал на смертном одре.

После смерти отца семья перебралась поближе к Донкастеру. Эд поступил в среднюю школу; не спрашивайте меня, как она называлась. Его мать всё свободное от работы время проводила на образовательных курсах для взрослых, пока эти курсы не закрылись.

ЭД: У мамы были мозги, которые ей никогда не давали применить, плюс ещё Лора на руках.

Лора — его младшая сестра, ребёнок с ограниченными возможностями — испытывала трудности с обучением.

В восемнадцать лет Эд отрёкся от христианской веры ради «общего гуманизма», который я бы назвал нонконформизмом без бога, но из чувства такта помалкивал.

После школы он поступил в университет — какой именно, я не знаю. Компьютерные технологии, немецкий язык факультативно. О полученной степени не докладывал; скорее всего, средняя.

Что касается девушек, то для Эда это была деликатная тема, и без приглашения я в неё свой нос не совал. То ли он им не нравился, то ли они ему. Подозреваю, что живой интерес к международным отношениям и некоторая чудаковатость делали из него непростого спутника жизни. Подозреваю также, что он не понимал силы своего обаяния.

Ну а друзья-мужчины, с которыми он занимался в спортзале, вместе бегал, или крутил педали, или сиживал в пабах? Эд при мне ни разу не упомянул ни одного такого, и я сомневаюсь, что они вообще существовали. Сдаётся мне, своё одиночество он подсознательно носил на груди, как такой знак почёта.

Обо мне он услышал по сарафанному радио, выбрал в качестве своего постоянного оппонента и не собирался ни с кем делить.

Когда однажды у меня появился повод спросить, зачем он пошёл в массмедиа, если ему так не нравится эта работа, первый ответ прозвучал уклончиво.

ЭД: Прочитал где-то объявление, пришёл на собеседование. Предложили написать что-то вроде тестового задания. Ладно, говорят, вы нам подходите. И всё, ага.

Я поинтересовался, есть ли у него коллеги близкие по духу, на что он просто помотал головой — видимо, не придавал этому вопросу значения.

Ну а какие-то хорошие новости в одинокой вселенной Эда, на мой взгляд, были? Германия и ещё раз Германия.

Он был основательно повёрнут на Германии. Наверное, я и сам чуток повёрнут в ту же сторону — через мамину неоднозначную генетику. Эд год проучился в Тюбингене и ещё пару лет работал в Берлине на свою медийную компанию. Германия — ммм, пальчики оближешь. Немцы — лучшие европейцы. Никакая другая нация не сравнится с ними в понимании, что такое Европейский союз, вещал Эд. У него была мысль всё обрубить и начать там новую жизнь, но не сложилось с девушкой, аспиранткой Берлинского университета. Именно благодаря ей, насколько я могу судить, он стал изучать историю подъёма германского национализма в двадцатых годах прошлого столетия — её специализация. Можно предположить, что именно из этих поверхностных штудий он вывел пугающие параллели между европейскими диктаторами и Дональдом Трампом. Стоило только коснуться сего предмета, и остановить его было уже невозможно.

В мире Эда не существовало разделительной черты между фанатиками Брексита и фанатиками Трампа. И те и другие расисты и ксенофобы. И те и другие бьют поклоны в одном святилище ностальгического империализма. Оседлав эту тему, он терял всякую объективность. Трамписты и брекситёры сговорились, чтобы лишить его европейского статуса по праву рождения. Одиночка во многих отношениях, в данном вопросе он без всякого стеснения декларировал, что выступает от имени своего поколения, а мог ткнуть пальцем и в моё.

Как-то, подустав после обычного изнурительного поединка, мы с ним сидели в раздевалке. Он достал из шкафчика свой смартфон и настоял на том, чтобы я посмотрел видео ближайшего круга Трампа. Как они сидят за столом и каждый по очереди выражает свою безоговорочную преданность дорогому вождю.

— Это же, блин, клятва фюреру, — пояснил он мне, ещё не успев восстановить дыхание. — Один к одному, Нат. Вы только поглядите.

Я послушно поглядел. Да, вызывает рвотный рефлекс.

Никогда его не спрашивал, но, думаю, именно принесённое Германией покаяние за грехи прошлого сильнее всего откликнулось в душе этого секуляризованного методиста. Великая нация, серьёзно оступившись, смогла повиниться перед миром за свои преступления. Какая ещё страна сделала хоть что-то подобное, хотел он знать. Турция извинилась за геноцид перед армянами и курдами? Америка извинилась перед вьетнамским народом? Британцы покаялись за то, что колонизировали три четверти земного шара и обратили в рабство несметное число людей?

А размашистое рукопожатие? Сам он мне этого не говорил, но догадываюсь, что эту привычку он подцепил в Берлине, где какое-то время жил с прусской семьёй вышеупомянутой девушки, и сохранил из своеобразного чувства лояльности.