Джон Ле Карре - Агент на передовой

— Спасибо, Брин. Передаёт привет.

— Она в курсе? Истории с Шэнноном?

— Нет, Брин.

— Так будет лучше.

— Да, Брин.

Так будет лучше. В смысле, она не должна ничего знать об Эде? Прю, которая нынче утром поклялась мне в безоговорочной преданности, даже если я захочу послать Контору на три буквы? Прю, верная солдатская жена, о какой Контора может только мечтать и которая ни разу, ни словом, ни делом, не предала её интересы? И вот теперь Брин, не кто-нибудь, говорит мне, что ей нельзя доверять? Да иди ты лесом.

— Наша родственная служба, само собой, громко требует крови Шэннона, что вряд ли тебя удивит, — продолжает Брин. — Арестовать, распотрошить, сделать наглядным примером, получить медали в награду. И что в результате? Национальный скандал в духе «сгорел сарай, гори и хата», и в разгар Брексита мы выглядим как полные кретины. Поэтому, как по мне, этот вариант мы сразу вычёркиваем.

Опять это «мы». Он предлагает мне тарелочку с кешью. Чтобы сделать ему приятное, я беру пригоршню орешков.

— Оливки?

— Спасибо, не надо, Брин.

— Когда-то ты их любил. Из Каламаты.

— Правда не надо.

— Второй вариант. Мы вытаскиваем его в Главный офис и делаем ему классическое предложение. «О’кей, Шэннон, мы тебя вычислили, ты агент Москвы. Либо ты переходишь под наш контроль, либо тебя ждёт суровое наказание». Как думаешь, сработает? Ты ведь его знаешь, а мы нет. И его отдел не знает. Им кажется, что у него есть девушка, но даже в этом они не уверены. Не исключено. Может, его декораторша. Он, говорят, занялся ремонтом. Взял ипотечный кредит и купил квартиру этажом выше. Он тебе об этом говорил?

— Нет, Брин. Не говорил.

— А что у него есть девушка?

Я отрицательно мотаю головой.

— Может, и нет. Некоторые умеют обходиться без женщин. Как? Не спрашивай. Возможно, он из их числа.

— Возможно, Брин.

— Так что ты думаешь по поводу классического предложения?

Я, как водится, обдумываю ответ.

— Могу предположить, Брин, что он вас пошлёт на три буквы.

— Почему?

— Попробовали бы вы сыграть с ним в бадминтон. Он скорее предпочтёт отстреливаться до последнего патрона.

— Но мы с ним не в бадминтон играем.

— Эд не прогибается, Брин. Он не реагирует на лесть, не идёт на компромиссы и не спасает собственную шкуру, если считает, что цель высока.

— Тогда он обречён, — с удовлетворением замечает Брин, уже видя впереди хорошо протоптанную дорожку. — Сейчас уже пошли обычные тёрки, кому он достанется. Разоблачили его мы, и, пока мы его ведём, он наш. А как станет нам не нужен, считай, что игра закончена, и дальше пускай родственная служба запускает в него когти. А теперь я хочу тебя спросить вот о чём. Ты его всё ещё любишь? Не в плотском смысле. Как человека.

В этом весь Брин Джордан — река, в которую нельзя войти дважды. Он тебя очарует, выслушает твои жалобы и предложения, ни разу не повысит голоса, не осудит, всегда над схваткой, будет водить тебя по саду, пока не станешь своим в доску, и только тогда проткнёт насквозь.

— Он мне нравится, Брин. Или нравился до всей этой катавасии, — отвечаю я непринуждённо после хорошего глотка виски.

— Как и ты ему, дружище. С кем ещё он стал бы разговаривать так, как с тобой? Мы можем это использовать.

— Но как, Брин? — настаиваю я с честной улыбкой, играя роль хорошего ученика, несмотря на хор разноречивых голосов, звучащих в моей голове, той, которую Брин изволит называть частной. — Я повторяюсь, но ты не отвечаешь на мой вопрос. Кто эти «мы» в данном уравнении?

Брови Деда Мороза поднимаются до самого верха, и он награждает меня широчайшей улыбкой.

— Ты и я, дружище. Кто ж ещё?

— И что, позволь спросить, мы будем делать?

— То, что ты всегда делал лучше всего! Доведёшь свою дружбу с ним до победы. Полпути ты уже прошёл. Выбери момент и пройди до конца. Расскажи ему, кто ты, укажи на его ошибку, спокойно, без драмы, и завербуй. А когда он скажет: «Нат, я согласен», наденешь на него уздечку и аккуратненько приведёшь в стойло.

— И что потом?

— Мы с ним поиграем в кошки-мышки. Он продолжит вкалывать на своём рабочем месте, а мы будем ему подкидывать тщательно подобранную дезу для передачи в Москву. Используем его по максимуму, а затем передадим нашей родственной службе, чтобы она разоблачила агентурную сеть Гаммы под гром фанфар. Ты получишь благодарность от шефа, а мы устроим тебе овацию. Ты сделал всё, что мог, для своего юного дружка. Браво. Сделать меньше — нелояльно, сделать больше — наказуемо. И вот ещё, — бодро продолжает он, не давая мне ничего возразить.

Брину не нужны шпаргалки. Никогда ими не пользовался. Он никогда не подглядывает факты и цифры в рабочем мобильнике. Он не делает пауз, не хмурится с досадой, пытаясь вспомнить ускользнувшую деталь. Этот человек научился бегло болтать по-русски за один год в римской школе по изучению СССР, а в свободное время освоил мандаринский диалект китайского.

— За последние девять месяцев твой друг Шэннон официально доложил начальству о пяти посещениях европейских дипломатических миссий в Лондоне. Два во французское посольство, в связи с культурными мероприятиями. И три в немецкое посольство: в День объединения Германии, на церемонию вручения наград британским учителям, преподающим немецкий язык. И ещё одно, светский визит неуточненного характера. Ты что-то сказал? — следует неожиданный вопрос.

— Просто слушаю, Брин. Просто слушаю.

Если я что-то и сказал, то про себя.

— Все эти визиты были одобрены его отделом — заранее или задним числом, нам неизвестно, но даты проставлены вот здесь. — Он, как фокусник, демонстрирует мне папку на молнии, доселе лежавшую рядышком. — Ещё был непонятный звонок в немецкое посольство из телефонной будки в Хокстоне. Он попросил к телефону фрау Брандт из отдела путешествий и получил внятный ответ, что такая у них не числится.

Он берёт паузу, дабы убедиться в моём неослабном внимании. Может не сомневаться. Я ловлю каждое его слово.

— Из откровений скрытых камер нам также известно, что вчера, по дороге к «Территории Бета», Шэннон остановил велосипед и провёл двадцать минут в церкви. — Он сопровождает эти слова снисходительной улыбкой.

— Что за церковь?

— Самая простая. Из тех, что ещё держат свои двери открытыми. Ни серебра, ни знаменитых росписей, ни шикарных облачений.

— С кем он там разговаривал?

— Ни с кем. Там была пара бомжей, оба настоящие, а ещё старушка в чёрном через проход и церковный служитель. Если верить последнему, Шэннон на колени не становился. Просто посидел и ушёл. Короче. — Брин снова оживился. — Зачем он приходил? Поручить свою душу Создателю? Не самый подходящий момент, я бы сказал, но у каждого свои заморочки. А может, проверял, нет ли за ним хвоста? Этот вариант мне ближе. Зачем, по-твоему, он ходил во французское и немецкое посольства?