Лен Дейтон - Берлинские похороны

— Мы с девчонкой совершили сделку, — продолжал Валкан. — Ее интересы дополняли мои, конфликта между нами не было. Ее часть сделки прогорела, увы, но я сдаваться не собираюсь. Мне надо четыре дня, и если ты не будешь пасть разевать, то я все успею. Чтобы держать тебя взаперти, мне надо восемьдесят фунтов в день, так что, как видишь, скупиться я не собираюсь — за сто фунтов тебя любой убьет.

— Послушай, Джонни, — сказал я как можно добродушнее, — отпусти меня. Я могу вернуть тебе твою фотографию в тюремной робе с Мором.

— Лживый ублюдок, — сказал Джонни.

— Может, тебе документы нужны?

Джонни ответил тихо:

— Если у тебя их нет, я тебя убью, и ты это знаешь.

Что он сможет за четыре дня? Зная Валкана, я мог рискнуть и сделать догадку.

— Ты сможешь за четыре дня раздобыть денег и смыться? — спросил я.

— Я уже говорил тебе, что готовился к этому пятнадцать лет. Я давно подал иск. У меня три адвоката и свидетель. Я... — Он улыбнулся. — ...я слишком много болтаю, — закончил он.

Я начал понимать, что он имеет в виду, но тут же поймал себя на мысли о том, как бы эта догадка не оказалась последней в моей жизни.

— Твой свидетель — Мор, — сказал я. — Ты встретился с ним в Анди и сообщил ему, что Саманта — агент Шинбета [55] и что она охотится за ним, военные преступления не забыты. Ты сказал ему, что можешь нейтрализовать ее, если он в течение нескольких дней сделает то, что ты ему прикажешь. Брум умер на глазах Мора. Мор необходим для...

— Заткни свою поганую пасть, — сказал Валкан. — Ты прав, паскуда, я Waldganger. — Он сделал несколько шагов по верстаку, его потное лицо поблескивало в свете лампочки. Ноги в шикарных ботинках он переставлял медленно, стараясь не наступить на торчащие сверла, ржавые болты, гайки, разъемы и провода.

Он то и дело сжимал и разжимал руку вокруг рукояти маузера, я видел его на стрельбище; я знал, что он всадит в меня все восемь пуль без промаха еще до того, как я приближусь к воротам. Казалось, он шел по верстаку час, на самом деле — секунд сорок пять. Вот она, теория относительности, подумал я.

— Давай, — сказал Валкан.

Большой конверт с документами лежал у меня в кармане плаща. На нем был тисненый герб, а в углу маленькие печатные буквы — «министерство внутренних дел». На оборотной стороне находилась белая наклейка с текстом о том, что в целях военной экономии конверты надо по возможности использовать многократно. Я приблизился к верстаку и протянул конверт Валкану, он взял его левой рукой за уголок.

— Без глупостей, — сказал он самым дружелюбным тоном. — Я не хочу никаких осложнений. А уж твоей смерти и подавно. — Я кивнул. — Ты мне нравишься, — добавил он.

— Это придает всему делу новую окраску, — сказал я.

Конверт был обвязан резинкой, так что открыть его можно было только двумя руками. Валкан держал палец правой руки на спусковом крючке, другими прихватил угол конверта, а левой рукой принялся снимать резинку. Момент был решающий — ему требовалось несколько секунд, чтобы двумя руками снять резинку и вытащить документы. А чем дольше я стою рядом, тем больше риск, что Валкан снова отгонит меня прочь на безопасное расстояние.

Колено Валкана находилось на уровне моей головы. Я тщательно примерился. Под коленом есть небольшое углубление, где нерв проходит рядом с костью. Резкий удар в это место парализует ногу.

— Ты же все выронил, — закричал я панически.

Джонни схватил низ конверта, а я ударом руки отбил документы и маузер подальше от своего черепа. Потом саданул его по ноге. Не очень точно. В голове у меня загудело — острый край обоймы маузера обрушился на мой висок. Я начал падать. Теряя от боли сознание и почти ослепнув от кровавых мальчиков в глазах, я еще раз заехал ему по ноге.

Тут я почувствовал, что он падает. Он рухнул как подрубленное дерево, бумаги, кружась, опускались на пол. За звуком упавшего на верстак тела послышалось дребезжание металлической рухляди. Страховое свидетельство, словно семя-крылатка, упало в открытую банку машинного масла.

— Я повредил спину, — произнес он испуганно, но тренированная рука крепко сжимала маузер. Нарезное дуло колебалось, как острие карандаша приготовившегося писать чиновника. Я ждал выстрела.

— Я повредил спину, — сказал он снова.

Я двинулся было к нему, но мушка опять закружилась, и я застыл на месте. Передо мной лежал старый человек, пытающийся носить маску человека молодого и беззаботного. Он очень медленно опустил с верстака одну ногу. Голос его звучал с едва заметным рокотанием: — Es irrt der Mensch, so lang er streb [56].

Я наблюдал за ним с тем гипнотическим ужасом, с которым наблюдают за ядовитыми насекомыми, но между мной и Джонни не было стеклянной витрины. Наконец он встал на ноги, лицо его исказилось от боли. Он двинулся вдоль верстака мне навстречу. Я попятился. Он ступал неуклюже, будто ватными ногами, лицо дергалось, но маузер неотрывно смотрел на меня. Нога его опустилась в большую банку с маслом. Валкан бросил взгляд вниз. Самое время прыгнуть на меня.

— Я испортил костюм, — сказал он. Масло расплескалось вокруг ноги, а роскошный ботинок издавал в банке хлюпающие звуки. Одной рукой Валкан опирался на верстак, а другой целился мне в живот. — Мой костюм, — повторил он и тихо засмеялся широко открытым ртом, так смеются идиоты и дети, смех его постепенно перешел в бульканье.

Лампочка светила прямо в глаза, поэтому я не сразу заметил, что изо рта у него течет кровь. Струйка была розоватой и пенистой. Он покачнулся, а затем грохнулся на каменный пол, опрокинутая банка масла покатилась по гаражу, со стуком задевая за железки, пока, наконец, не упала в яму. Джонни лежал ничком на залитом бензином полу. Тело его дернулось и выгнулось, будто его ошпарили кипятком, потом он трижды хлопнул ладонью по полу, хлопки напоминали чем-то пистолетные выстрелы. Вдруг он обмяк и затих. К спине его на уровне лопаток прилепилась толстая полированная овальная доска, на которую он упал. «Шмидты из Золингена — лучшие сверла в мире». Весь набор этих сверл теперь глубоко сидел в его мертвом теле.

Это было так на него похоже. Маленький Фауст, искатель спасения через борьбу, художник Strum und Drang'a [57], имевший двух требовательных хозяев и пытавшийся умереть со словами Гете на устах, он с ними бы и умер, если бы его не отвлекли мысли об испорченном костюме. Я думал, кем была для него Саманта — Гретхен или Еленой. Моя роль сомнений не вызывала.

Я сложил листовки Стока кучей около двери и, застегнув плащ на все пуговицы, уложил тело Валкана в обитый мягким сатином гроб. Смерть сделала Валкана меньше, я едва узнавал мужчину с четырехдюймовым шрамом на лодыжке. Взяв из аптечки жирный карандаш, я написал на лбу Валкана: «1 гр. Na Am». Бросив взгляд на часы, приписал ниже на загорелой коже «18. 15». Все, что увеличит замешательство, когда откроют эту коробку, мне на пользу.