Сергей Донской - Дату смерти изменить нельзя

Предоставленная в их распоряжение каюта оказалась тесной, как монашеская келья. Помимо двухэтажной койки здесь умещался лишь колченогий стул, пара картонных ящиков с разным хламом да навесной шкафчик, дверцы которого грозили слететь с хлипких петель. Нечего и говорить, что Лиззи не отпустила Бондаря наверх, а уложила его внизу и для верности навалилась на него всем телом. Грязный тюфяк был застелен пальто американки, однако вся остальная одежда осталась на ней, несмотря на многочисленные протесты и увещевания. Бондарь был неумолим. Заниматься сексом в подобной обстановке было все равно что питаться сырой лапшой без соли.

Последний довод если не убедил Лиззи, то заставил смириться. Вытянувшись поверх Бондаря, она ограничивалась тем, что прикасалась к нему и смотрела на него. Оказалось, что при наличии определенных чувств этого вполне достаточно. А еще американка поняла: еще никогда ее счастье не было таким близким и таким недостижимым.

– Женя, ах, Женя, – приговаривала она.

Пальцы у нее были нежные-нежные, а глаза грустные-грустные.

– Не думай о плохом, – предложил Бондарь, позаботившись о том, чтобы в его голосе не проскользнули нотки неуверенности, которую он испытывал.

– Я думаю о хорошем, – откликнулась Лиззи. – Думаю о нас, о том, что мы вместе. Мне хорошо, хотя я знаю: мы не выберемся отсюда, – закончила она упавшим голосом, осторожно прикасаясь к щетине на подбородке Бондаря.

Его сердце сжалось и заколотилось о ребра сильнее. Давало себя знать тоскливое предчувствие, поселившееся в потемках души. Бондарю было все труднее и труднее думать о задании, с которым он прилетел во Владивосток. Помимо бомб, в мире существовала женщина, доверчиво прильнувшая к его груди. Ее нужно было защитить и уберечь. Только он может это сделать. Никто другой.

– Глупости, – проворчал Бондарь, перебирая пряди волос, щекочущие его лицо. – Две трети дела сделано. Осталось чуть-чуть.

– Чуть-чуть нам осталось быть вместе, – печально произнесла Лиззи.

На шею Бондаря упала слезинка. Вряд ли она была такой уж горячей, но он вздрогнул, как если бы его обожгли каплей расплавленного металла.

– Вместе нам осталось быть так долго, что я тысячу раз успею тебе опротиветь, – сказал Бондарь.

– Никогда! – воскликнула приподнявшаяся на локтях Лиззи. Было видно, как блестит влажная дорожка, прочерченная слезой на ее щеке.

Яхту мерно поднимало и опускало, но от этого не возникала иллюзия, будто находишься в раскачивающейся колыбели. Представить себя безмятежно отдыхающим в гамаке тоже не получалось. Уж слишком громко трещали и поскрипывали все сочленения суденышка.

Опасливо оглядев ходящую ходуном каюту, Лиззи переползла чуточку выше, нашла губами ушную раковину Бондаря и спросила шепотом:

– Нас и здесь могут подслушивать?

Он нежно обхватил ее голову руками, приподнял и утвердительно закрыл глаза: «Да».

– Уши у стен?

– Да.

Лиззи снова прильнула к Бондарю и, обдавая его жарким дыханием, призналась:

– Не понимаю, как тебе удалось справиться с управлением? Ты ведь не миллионер?

«Нет», – безмолвно согласился Бондарь.

– Значит, личной яхты у тебя никогда не было?

Бондарь заставил Лиззи повернуть голову набок, чтобы добраться до ее аккуратного ушка. Произнес едва слышно:

– Я действовал на автопилоте.

– Хитро! – хихикнула Лиззи.

– Ты не поняла. Просто есть такое выражение. – Поскольку речь зашла о вещах отвлеченных, Бондарь заговорил чуть громче. – Что помогает смертельно пьяному человеку добраться домой, когда он уже абсолютно ничего не соображает? Мы говорим – автопилот.

– А, понимаю, – закивала Лиззи. – Пьяных и детей на Руси господь бережет, не так ли?

– Угу, – подтвердил Бондарь.

– Дети, да. Их нужно беречь. Но почему пьяницы?

– Сие не ведомо.

Подумав немного, американка предположила:

– Если у вас такой добрый Бог, то, может быть, он бережет также влюбленных женщин?

– Обязательно, – серьезно ответил Бондарь. – В первую очередь.

– Даже иностранок?

– Ну какая ты иностранка, Лиза? Эстония – не так уж давно отделилась и стала самостоятельной.

– Зато очень, очень самостоятельной, не так ли?

Что можно было возразить на это? Пуститься в объяснения, что добрососедскими отношениями с Россией в Эстонии даже не пахнет? Что там воздают почести бывшим эсэсовцам, тогда как ветеранов Великой Отечественной гноят в тюрьмах? Что русских откровенно выживают из страны, присваивая их имущество? Что в Прибалтике насаждается откровенный фашизм?

Да, именно так, на бывшей территории СССР проходил финал необъявленной войны «цивилизованного» Запада против «варварской» России. И любые демарши прибалтов, любые провокации и наглые выпады, увы, отвечали законам военного времени. Недавнее выступление министра иностранных дел Эстонии было лучшим тому подтверждением. Суть речи сводилась к тому, что страна присоединилась к НАТО для того, чтобы в составе альянса поставить русских на место. «Мы уверены, что Вашингтон защитит нас от Москвы, распинались эстонские политики. – Для нас НАТО – гарант защиты демократии. Мы считаем США союзником в своем противостоянии России. Следующее десятилетие должно стать решающим. Война в Ираке – это лишь прелюдия к свержению всех посткоммунистических режимов. Поэтому Эстония всегда будет на стороне США. Наши войска – это и есть войска НАТО, а наши базы – это американские базы».

Ничего этого Бондарь вслух не произнес. Он просто предложил Лиззи представить себе свору бродячих собак, облаивающих прохожего. Среди них есть вожак, есть крупные псы, а есть шавки, норовящие тяпнуть исподтишка. Сами по себе эти шмакодявки не представляют собой угрозы. Но в случае заварухи именно они бросаются на людей первыми.

– Ты подразумеваешь эстонцев, не так ли? – спросила Лиззи.

– Я подразумеваю шавок, – проворчал Бондарь. – Всего лишь шавок, сбивающихся в стаи.

Нежность, которую он испытывал к ластящейся к нему американке, внезапно испарилась. Что ж, на войне как на войне. Бондарь сомкнул веки, давая понять, что пустопорожняя болтовня его утомила. На передовой полагается отсыпаться при каждой удобной возможности.

Бондарь провалился в сон.

Его разбудил дикий вопль, прозвучавший где-то совсем рядом. Преисполненный боли и ужаса, вопль эхом отдавался в мозгу, хотя, когда Бондарь высвободился из объятий Лиззи, было уже тихо. Сон? Дурацкий кошмар?

Обувшись, Бондарь встал. Потревоженная Лиззи повозилась немного и замерла на койке, чем-то напоминая маленькую девочку, которая так долго играла в прятки, что ее неожиданно сморил сон. Тишину нарушало лишь беспрерывное хлюпанье воды за бортом, да поскрипывание яхты, переваливающейся с волны на волну. Успокоившийся Бондарь потянулся за сигаретами, но из-за переборки снова раздался шум. По коридору протопали несколько пар бегущих ног, зазвучали возбужденные голоса, потом прорезалась гневная тирада говорящего по-корейски Председателя, перемежаемая приглушенными воплями и рыданиями. Плакала молодая женщина или, скорее, девушка.