Владимир Огнев - Две операции майора Климова

— Да, брат, попали в аварийку, — певуче протянул Березкин, искоса поглядывая на помрачневшую, виноватую физиономию коллеги, сотрудника местного районного отделения КГБ, капитана Митина. — Ну, это еще что! Вот я в позапрошлом году на своем «газоне» с пароходом столкнулся — это была авария!

— Не трепись, — невольно расхохотался Митин.

— Есть не трепаться, товарищ капитан, — бодро ответил Николай. — Забуду этот факт. Вот только, как забыть пять суток домашнего ареста с исполнением обязанностей? Может, ты походатайствуешь, чтобы это из личного дела вычеркнули?

— Но как же с пароходом?

— Жизнь... — вздохнул Николай, открывая дверцу и с грустью переводя взгляд с подступившей к машине пузырящейся тины на свои новенькие блестящие туфли. — Разуваться придется.

Канун воскресного дня, наползающие сумерки и пустынная дорога не сулили никаких надежд. Запасшись сухим валежником, устроились под сучковатой старой ветлой. Митин ловко развел костер, приладил над ним ведерко с прозрачной ключевой водой, по-восточному поджав ноги, сел рядом с Николаем. Рыжие космы пламени рвались в темноту. Меж углей сновали, прыгали фиолетовые пуншевые огоньки. В заклокотавшей воде суетились, сталкиваясь и разлетаясь, несколько разбухших вишен — заварка.

— Так как же все-таки на машине... и с пароходом? — прервал молчание Митин. — Соврал?

— Очень просто, Толя. Тормоза отказали, и я с дебаркадера прямо на речной трамвай въехал. Стенку проломил и у буфетной стойки остановился. И так бывает.

— Вон оно как... — разочарованно буркнул Митин и поднялся. — Разомнусь немного да сухостоя еще принесу.

Березкин задумался. Смоленщина встретила его обескураживающим известием — деревни Ольховой там не оказалось. Разобрались: во времена модных когда-то административных перестроек местность эта отошла к соседней области. Березкин снова отправился в путь и снова не нашел Ольховую. Да, действительно, была до войны такая деревня, говорили ему, но в тысяча девятьсот сорок третьем году выжгли ее немцы дотла. Восстанавливать деревушку после изгнания фашистских захватчиков не стали — уж в очень неудобном месте стояла. Никаких архивов, конечно, не сохранилось. А жители... ищи их теперь, тех, кто уцелел в огненные сороковые годы. Немногие остались в живых, и куда раскидали их тяжкие дороги войны... Николай заколесил по окрестным деревням, разыскивая бывших ольховчан. Митин, которому было поручено помочь командированному товарищу, пошел иным путем. Сегодня они впервые поехали вместе.

Появился Анатолий Митин бесшумно, будто по воздуху приплыл. Сразу видно — охотник, и охотник бывалый. Присел рядом. Выхватив из огня головешку, прикурил, жмуря смешливые глаза.

— Все мыслишь? — поддел Березкина, явно в отместку за «пароходную» историю. — Вообще-то есть о чем. Я сегодня не успел тебе рассказать, а картина вырисовывается любопытная. Пей чай и слушай.

Война долго обходила Ольховую стороной — немцы в этакую глухомань не заглядывали. Только в райцентре, в сорока километрах, разместились небольшой гарнизон да комендатура. Надо сказать, что и партизаны в этих местах тогда почти себя не проявляли. И вдруг в декабре сорок второго года нагрянула в район эсэсовская команда. Странная это была операция, не похожая на обычную карательную. В райцентре эсэсовцы сожгли все бывшие советские учреждения, все архивы. Потом двинулись к Ольховой и буквально стерли ее с лица земли: жителей расстреляли, все постройки сожгли. Почему Ольховую? И район не партизанский, и важные коммуникации далеко...

— Ну, какие выводы, Николай Иванович? — Митин подбросил в костер несколько сухих веток, подумав, зачерпнул еще кружку «чаю».

— Похоже, что «операция» имела какое-то особое назначение, — после паузы заговорил Березкин. — Думаешь, обеспечивали прикрытие агенту?

— А что? Очень может быть, — капитан выплеснул остатки кипятка, поднялся. — Ну, а второй вывод?

— Второй? Какой же еще?

— Кончай носки сушить. «Беларусь» на дороге. Сейчас поедем.

— Ну и слух у тебя, — удивился Николай, только теперь уловив отдаленное стрекотание мотора, а затем и разглядев за кустами слабые отблески светящихся в ночи фар.

На станцию Лосиная Николай Березкин приехал поздним вечером. Над поселком только что прошла гроза. Остатки растрепанных фиолетово-черных туч еще пытались цепляться за верхушки пристанционных деревьев. Желтые блики от раскачиваемых ветром фонарей метались по перрону. Крупные капли со звоном падали с листьев в желтые лужи.

Чертыхаясь про себя, Березкин пробирался незнакомой дорогой к центру поселка. Ноги скользили, в туфли заливалась вода. Акробатическим прыжком преодолев последнюю водную преграду, Николай оказался, наконец, на крыльце дома приезжих, принялся усердно счищать грязь с туфель и брюк.

...В поселке Лосином Березкину, наконец, повезло. Климов, конечно, отругал бы его за такое определение ситуации, начальник отдела не признавал терминов «везение» или «невезение». Он нередко повторял: если ты избрал верный путь, если методично и последовательно исследуешь определенные обстоятельства — рано или поздно успех придет.

И тем не менее...

В доме приезжих, переодевшись и гоняя чаи с его хозяйкой, симпатичной бойкой старушкой Анной Дмитриевной, Николай завел неторопливый разговор о прошлом, о войне, об Ольховой и судьбе ее жителей. Анна Дмитриевна вздыхала, вытирая набегавшие при горьких воспоминаниях слезы. И вдруг сказала:

— В Совете тебе, милый, мало чего рассказать смогут. Там народ молодой, откуда им знать. А ты бы, милый, к Ивану Петровичу наведался. Он, почитай, до самой войны в Ольховке учительствовал. Уж кто-кто, а он всех знать должен. Я тебя с утра пораньше и провожу, и познакомлю...

И вот уже третий час сидит Березкин в маленьком, тонущем в зелени сада домике, притулившемся на окраине поселка, на обрывистом речном берегу. Хозяин дома, Иван Петрович Трофимов, сухонький, щуплый на вид старичок, далеко отставляя от выцветших с красноватыми веками глаз старые, тронутые желтизной фотографии, рассказывает... Говорит он об истории Ольховской школы, о судьбах ее воспитанников. Двадцать три года учительствовал в Ольховой Иван Петрович, сотни парней и девчат прошли через его руки и сердце, учились у него математике, учились жизни.

— Вот выпуск тысяча девятьсот тридцать восьмого года, — Иван Петрович выкладывает на стол очередную фотографию. — Дима Воронцов — во втором ряду, третий слева. Это — я, рядом — директор школы, Николай Михайлович Серебрянко. Выпускники: Сережа Мартынов, Оля Иващенко, Коля Михеев, Федя Сырмолотов, Томочка Озерова...

Фамилии ровным столбиком ложатся в блокнот Березкина. Потом Иван Петрович рассказывает все, что помнит о своих учениках.