Иоганнес Зиммель - Ушли клоуны, пришли слезы…

— Когда мы летим? Откуда? И куда именно? Я должна поставить в известность Сондерсена.

— Вылетаем из Дюссельдорфа. Билеты я закажу. Завтра утром, первым рейсом… Клиника Киоси находится в Ницце в районе авеню Белланда. Я ему сейчас же позвоню и скажу, что мы вылетаем.

— А я поеду в редакцию. Пора писать репортаж в завтрашний номер. С переездом в клинику сегодня ничего не выйдет. Господин Вестен тоже улетает завтра. Хочу поужинать с ним на прощанье. Приглашаю вас.

— Благодарю. Я пока останусь в клинике, подготовлю комнату для вас, чтобы вы уже сегодня смогли переночевать здесь.

— Спасибо. После редакции я загляну домой. Если мы летим завтра, надо уложить чемодан.

— Я за вами заеду.

— Нет необходимости. Я ведь под прикрытием.

— Все равно я вас провожу. Я вас одну не отпущу.

— Какой вы, оказывается, милый, — тихо проговорила она.

— Это вы милая, — еще тише ответил Барски.

— Ну, мне пора, — заторопилась Норма. — Чемодан уложу после ужина, раньше все равно не выйдет. Сумеете приехать в «Атлантик» к половине восьмого?

— Безусловно.

— До встречи, — сказала она и пошла к двери шлюза, которая открылась, как только она поднесла ладони к ручке. Дверь за ней захлопнулась. Она оказалась как бы в «предбаннике» кабины для переодевания, здесь она сняла защитный костюм, перчатки и повязку с лица, бросила их в пустой контейнер. Затем подошла к одному из чанов, тщательно помылась. Барски объяснил ей, что в чанах находится дезактивирующая жидкость.

«Надевая в кабине стерильный костюм, вы не вносите в лабораторию бактерий, вирусов или чего-то в этом роде. А когда вы потом оставите костюм в шлюзе и примите душ, вы ничего вредного для окружающих не вынесете. Мы обязаны соблюдать осторожность. И мы ее соблюдаем».

Да, так он и сказал, подумала Норма, вытирая руки. Дура, идиотка, тут же выругала она себя. Что с тобой происходит? Зачем ты сказала ему, что он милый? Ну, допустим, он был мил. И что из того? Милых и любезных людей много. Какое это имеет отношение к тебе? И он назвал тебя милой? Черт бы все побрал, с этим должно быть покончено. Немедленно. И точка. Убили твоего сына. Пьер мертв. Ты обязана найти убийц мальчика. Только в этом твоя задача. Она ощутила, головокружение и прислонилась к чану. Несколько секунд спустя заметила, что плачет. Точно так же, как в кабинете Йенса Кандера из «Мира в кадре». Она не хотела плакать. И изо всех сил старалась унять слезы. А они все текли и текли. Проклятье, подумала она. О-о, проклятье!

— Вовсе не обязательно, чтобы Сасаки сам имел прямое отношение ко взлому в клинике брата, к исчезнувшему охраннику и к преступлению в цирке «Мондо». Или видел между этими событиями какую-то взаимосвязь, — сказал Алвин Вестен.

— Однако я не верю, что он напрочь забыл об истории в Ницце, — возразил Барски.

— Да, это неправдоподобно, — согласился седовласый министр.

Они сидели втроем за столиком летнего ресторана отеля «Атлантик», за тем самым, который всегда оставляли для Вестена. Уже поужинали и пили кофе, Норма и Вестен заказали по рюмке коньяка. Мужчины оживленно переговаривались, а Норма устала, на душе было тоскливо. Но то была мягкая грусть, почти без боли. Сидела рядом с Вестеном, спиной к стене, а Барски — напротив. Я люблю этот летний ресторан, подумала Норма, я люблю весь «Атлантик», потому что, когда Алвин в Гамбурге, он всегда останавливается здесь; сколько раз мы сиживали в этом ресторане, сколько лет это продолжалось! Когда Пьер был еще жив, он тоже сидел за этим столом с Алвином и со мной. Они уважали друг друга. Но Пьер мертв давно. Его кресло всегда оставалось пустым. А теперь в нем сидит другой мужчина. Время не имеет значения, подумала она. Для меня в кресле напротив по-прежнему сидит Пьер. По-прежнему. За последние три дня в Бейруте трижды подкладывали самодельные бомбы в городские автобусы. В первый раз погибло шестьдесят человек, в другой — двадцать один, в третий — двадцать три. А сколько раненых… Ничего в Бейруте с тех пор не изменилось. А что во мне изменилось с тех пор, как Пьер мертв? Мне все время чудится, будто это случилось вчера. Теперь у меня отняли и сына. Нет! — приказала она себе. Не думай об этом! Думай о другом! Оглядись хотя бы в этом ресторане. Здесь за последний год действительно кое-что изменилось. Между венецианскими окнами повесили новые лампы, полусферы, освещающие потолок. Прежде на столах стояли подсвечники с витыми свечами. Да и скатерти на столах сменили, они теперь желтые, в тон желтым обоям. На скатертях лежат сложенные салфетки — желтые, в золотую и серую полоски. И только голубые шторы не сменили. Голубой цвет — цвет «Атлантика». Пьеру нравился этот голубой цвет. Сколько воспоминаний… Сколько любви… Кто-то однажды написал: «Что такое любовь, как не воспоминание?» В кресле Пьера сидит другой мужчина. Помогите мне найти убийц. Пьер и мой маленький сын! Если можете, помогите мне! Я вас люблю. Я вас так люблю… Да, но вы мертвы… Я должна прекратить, подумала она. Сейчас же, немедленно! И проговорила, обращаясь к Алвину:

— Ты однажды упоминал, что у тебя назначены деловые встречи в Америке и в России, Алвин. Но не раньше осени. А теперь вдруг заторопился. Не без причины, конечно?

— Конечно, — ответил бывший министр.

— Это как-то связано с твоим вопросом Сондерсену о частях специального назначения? И с тем, что он удручен? Думаешь, на него давят? Кто? С какой стороны?

— Это связано со многими вещами, — ответил Вестен. — Несомненно, Сондерсен столкнулся с серьезными трудностями. Какого рода? Незадолго до поездки в Токио я прочел в «Зюдцойчер цайтунг», что на нацеленное развитие — толкуй этот термин как угодно — всей биотехнологии, которая включает в себя и генную инженерию, федеральное правительство намерено израсходовать до девяностого года миллиард марок, а возможно, и гораздо больше. В «Таймсе» сказано, что американцы собираются ассигновать на генную технологию совершенно умопомрачительную сумму — не помню даже, сколько миллиардов долларов. А тут доктор Барски рассказал нам, чем занимается этот ученый из Ниццы. Помнишь слова американца Скиннера: [16] Скиннер, Беррес Федерик — американский психолог, лидер современного бихевиоризма. Предложил ряд методик экспериментального исследования поведения животных (т. н. скиннеровский язык и др.). «Мы пока даже представления не имеем, что человек способен сделать с человеком, во что его превратить».

Метрдотель, человек в высшей степени вежливый и внимательный к гостям, остановился в некотором отдалении от столика. Вестен обратил на него внимание:

— Да?

— Я ни в коей мере не желал бы помешать вашей беседе, — сказал метрдотель. — Позвольте спросить, не желают ли господа заказать что-либо?