Иоганнес Зиммель - Ушли клоуны, пришли слезы…

— Я подумала сначала, что вам помогает другая подруга. Ну, та, которую я встретила, когда приходила к вам в первый раз. Красивая такая, рыжеволосая, с зелеными глазами.

— Вы о Дорис? Нет, она у меня больше не появляется. Надоела она мне хуже горькой редьки. Как придет, сразу начинает реветь. Помните, она и при вас ревела? «Бог ты мой, почему у тебя глаза всегда на мокром месте?» — спрашиваю. А она мне: «Ты так несчастна! Ужас!» Вот глупость-то, а? Вообще она милый человечек, но истеричка! И всегда хочет быть в центре внимания. Даже если для этого надо разнюниться. «Какое такое несчастье?» — спрашиваю. «А как же? Ты — здесь. А Том уже умер». Нет, правда, прямо так и сказала. Ладно, думаю я, допустим, Том умер. Мы с ним жили душа в душу, что правда, то правда. Многие люди живут душа в душу. А потом один из них умирает. И через какое-то время умирает другой. При чем тут ужас? Если не суждено умереть вместе, один всегда переживет другого. Разве я не права?

— Абсолютно.

— Кто-то однажды сказал: «Лучше всего вообще не родиться». Но кому из живущих это удалось? Хоть одному из миллионов?.. — и Петра рассмеялась.

Давай смейся вместе с ней, сказала себе Норма, быстро делая еще несколько снимков.

— Ну нет, больше я Дорис видеть не желаю. Пусть не появляется. А с Евой мы созваниваемся. Знали бы вы, какие счета за телефонные переговоры я получаю! Но Так все устроил, мне оплачивает институт. В конце концов я здесь не по собственному желанию. И Том тоже не напрашивался сидеть здесь под замком. Раз нужно, значит нужно — вот как мы сказали. Если, мол, мы представляем опасность для окружающих. Бывает. Случается. Но наши телефонные переговоры оплатить они могут или нет?

Пусть выговорится, подумала Норма. Пусть выговорится!

— Ева разослала мои старые рисунки по разным газетам и журналам. И все пришли в восторг. Ева и Так объяснили мне, что работать я могу только здесь, в клинике. Но всей правды не открыли. У меня, дескать, что-то вроде детского паралича. Вздор какой! Ничего себе у Така фантазия, я даже всплакнула, когда он мне это сообщил. С редакторами, которые ко мне приезжают, я веду себя иначе, слезинки из меня не выжмешь. Им, писакам прожженным, до моего горя дела мало. Зато читатели, подписчики! Что творилось, когда они узнали, в каких условиях я работаю! — и Петра весело рассмеялась. Норме сразу вспомнилась дурная привычка Ларса Беллмана гримасничать по всякому поводу и без оного. — Кому, как не вам, фрау Десмонд, знать: читателей всегда до слез трогают истории про несчастных детей и брошенных животных. Или про молодую женщину в моем положении, неизлечимо больную, но храбрую и несломленную. Особенно если она талантлива. А я кое на что еще сгожусь. Том всегда повторял, что я способная. Короче, заказов у меня хватает. Когда мы жили в этом тесном помещении с ним вдвоем… Как он меня раздражал иногда, вы представить себе не можете. Поймите меня правильно. Продлись это еще какое-то время, я бы о собственной работе и думать забыла. Вот был бы кошмар, правда? — Петра говорила торопливо, словно опасаясь, что ее вот-вот прервут. — Все ко мне прекрасно относятся, все предупредительны со мной. Рукописи и рисунки отсюда выносить, конечно, нельзя. Поэтому я диктую свои заметки и статьи по телефону, а рисунки передаются через телефакс. Они сами принесли из института и подключили у меня такой специальный аппарат. Врачи и медсестры снимают копии. Часто мне помогает Так. Я работаю втрое продуктивнее, чем раньше. Здорово, правда?

— Здорово, — согласилась Норма. — А что, кстати, с вашим магазином антиквариата в Дюссельдорфе?

— Ах, с этим! — махнула рукой Петра. — Продала. На корню, как говорится. Теперь в нем торгуют сладостями. Конечно, миллиона, который растратил мой управляющий, я за него не выручила. Пришлось продать нашу квартиру — тоже на корню, со всей обстановкой. Тут нужная сумма и собралась. И даже кое-что осталось, — Петра удовлетворенно покачала головой. — Так говорит, все вышло как нельзя удачно. И теперь у меня нет никаких забот. А зачем мне квартира? Она мне никогда больше не понадобится. Том умер, я тоже умру здесь. Квартира мне теперь ни к чему. Так выразился иначе, но смысл был тот же. Раз он посоветовал, я колебаться не стала.

Петра смотрела на Норму сияющими глазами. «Раз он посоветовал, я колебаться не стала». Слов нет, подумала Норма, это идеальный вирус для Soft War.

— Я безумно рада, что никогда не выйду отсюда, — продолжала Петра. — Здесь меня никто и ничто не тревожит. Для работы — все условия, я могу писать, рисовать, шить, словом, делать все, чему душа радуется. И мне за это еще и денежки идут. Причем немалые. Забот — никаких. Ни готовить не надо, ни по магазинам ходить, ни убирать. Какие здесь милые, доброжелательные люди! Во всем идут мне навстречу. Попрошу газету, принесут любую. Телевизор поставили, видик. Так приносит мне кассеты. Честное слово — о лучших условиях я даже не мечтала. Так тоже считает, что жаловаться мне не приходится.

Честолюбивый Так, подумала Норма. Работает как часы. Какую великолепную подопытную морскую свинку он обрел в лице Петры. Раньше у него было их две. Одна умерла. Он хотел знать все до мельчайших нюансов о воздействии вируса на организм человека. Петра ему и демонстрирует. А идею и методику для создания вакцины создал и как бы завещал ему Том.

— Когда я представляю, что мне пришлось бы вернуться к прежней жизни, мне даже страшно делается, — сказала Петра.

Психологи называют подобное состояние «отмиранием раздражителей», подумала Норма. И поскольку отсутствуют внешние раздражители, пропадает и желание обладать чем-то и к чему-то стремиться. О чем, к примеру, рассказывали мне заключенные в тюрьмах? Те, кто получил пожизненное, и те, кого вот-вот должны были выпустить. Если получивший пожизненное просидел достаточно долго, он рассуждал в духе Петры. Они довольны. Всем довольны и ни на что не жалуются. Прелестей свободы им никто не предлагал уже столько времени, что они о ней и думать забыли. И не страдали от того, что сидят в одиночках, в неволе. Обзаводились каким-нибудь хобби. Рисовали. Мастерили. Дрессировали мышку. И жили с ней или хотя бы с канарейкой, как с близким другом. Каждому нужен кто-то живой… А те, кому предстояло вскоре выйти — все без исключения, — испытывали страх перед жизнью на воле.

— Конечно, — говорила Петра, — когда мы жили с Томом, я тоже не жаловалась. Но сколько было разных забот и хлопот! Сколько нервотрепки! А теперь Том умер. Со мной остался Так, он обо мне заботится, он мне только добра желает — и я довольна решительно всем.

Норма опоздала.

Когда она вошла в коридор, ведущий к комнате доктора Такахито Сасаки, она увидела Барски. Он стоял перед стеклянной стенкой в зеленом защитном костюме.