Иван Цацулин - Опасные тропы

Дом директора завода напоминал дачу. Посетитель прежде всего попадал на обширную веранду, на противоположном конце которой — всегда открытая дверь в небольшой сад, а направо — двери в комнаты. Веранда, как обычно в летнее время, была чем-то средним между гостиной и домашним клубом. Вот уже часа два инженер Ельшин томился на диване, перелистывая «Огонек». Ельшин — еще молодой человек, в светло-сером костюме, с аккуратно повязанным галстуком. У него уверенные неторопливые движения человека, знающего себе цену. Время тянулось медленно, а Ани все не было, и ожидание ее наконец основательно наскучило Ельшину. Он почувствовал себя не очень удобно: ребусы разгаданы, кроссворды решил, журнал успел прочесть от корки до корки, а ее все не было. По веранде то и дело проходили Зинаида Савельевна, жена Василия Фомича, Анина тетка, с детства заменившая ей мать, домашняя работница Брянцевых — Степанида, лет шестидесяти, морщинистая, вечно брюзгливая, ее сынок Пашка-инвалид, длиннорукий верзила с застывшим в неподвижной гримасе уродливым лицом — результат контузии на фронте. Пашка-инвалид всегда молчит, он мало что понимает в окружающем его мире, лишь следуя наставлениям матери, упрямой и сварливой Степаниды, научился кое-что делать. Пашка по состоянию здоровья нигде не работает и находит утешение, помогая матери в доме Василия Фомича Брянцева. И вот все они нет-нет да и пройдут через веранду, бросая взгляд на инженера. Ельшину постепенно становится не по себе, он все чаще смотрит на часы, на кусочек улицы, видный с того места, на котором он расположился. Все же не выдержал, сказал с обиженным видом Зинаиде Савельевне:

— Скоро два, а ее нет. Ну разве же так можно? Как маленькая. Вы бы повлияли на нее, Зинаида Савельевна.

— Надоело скучать? — усмехнулась Зинаида Савельевна, полная, с бледным, иссеченным морщинами лицом, с густой проседью в волосах. — А ты б тоже — корзиночку в руки да в компании с Аней по грибы… Вот и некогда было бы скучать. Да разве тебя в лес затянешь? Тебе только по тротуарам передвигаться, — она с добродушной насмешкой окинула фигуру Ельшина.

— Образование дает манеры… э-э… так сказать, воспитанность, а она ведет себя как-то странно.

Зинаида Савельевна поправила:

— Образование дает человеку не манеры, а знания. А насчет твоих переживаний, Виталий, с ней самой поговори, я в эти ваши дела не вмешиваюсь. В Аню верю, она взрослая и серьезная девушка.

Ельшин сконфузился, забормотал:

— Да разве я что… Да я…

Забавляясь растерянным видом Ельшина, Зинаида Савельевна подняла трубку зазвонившего телефона:

— Ты, Василий? Скоро дома-то будешь? Десятый раз слышу… Хоть бы помылся с дороги, а то прямо по цехам пошел. Думаешь, если ты директор, то так и должен поступать? Да не выговор тебе, а только замечание пока. Дал бы хоть посмотреть на себя, какой след на тебе Москва оставила. Постарайся поскорее быть.

Ельшин тихо, взволнованно произнес:

— Душевный вы человек, Зинаида Савельевна…

— Чудак ты такой! — рассмеялась женщина. — А вот что тебя беспокоит, никак не пойму?

— Как приехала Аня из Красногорска, будто подменили ее, замкнутая стала, меня избегает… все какого-то Ивана Ивановича поджидает. Случилось там у нее что-нибудь, что ли?

— Сочиняешь, Виталий. И не случилось ничего, и тебя она вовсе не избегает. А Иван Иванович Соколов — старый друг нашей семьи, ученый-историк, к нему ее ревновать вроде бы ни к чему.

Ельшин хотел возразить, сказать, что он и не ревнует, что его лишь беспокоит поведение девушки, но разговор был прерван неожиданно возникшим шумом. У обочины остановился заводской грузовик. Из кабины выскочил подвижной худой парень в синем бостоновом костюме, с измызганным коричневым портфелем в руках. Быстро поднялся на веранду; всем лицом, худощавым, загорелым, приветливо улыбнулся:

— Зинаиде Савельевне почтение. Со счастливым возвращением хозяина завода…

Зинаида Савельевна недовольно прервала:

— Всегда-то вы так, товарищ Михеев, нескладно у вас как-то получается. И не хозяин он, а директор, и не с фронта вернулся, а с совещания в Москве. Что с ним там могло приключиться? Берегись трамваев, троллейбусов — и жив будешь.

Михеев помялся с ноги на ногу, потом повернулся назад, к грузовику, махнул видавшим виды портфелем:

— Давай, ребята, заноси.

Двое рабочих внесли на веранду чемоданы. Михеев пояснил:

— Василий Фомич просил доставить.

— Ставьте сюда, потом разберемся. — Зинаида Савельевна озабоченно огляделась вокруг, удивленно сказала: — И куда это Степанида делась? Ведь на кухне сгорит все. — Быстро ушла.

Рабочие появились снова, на этот раз они тащили что-то, старательно завернутое в парусину. Михеев смешно сморщил нос, огляделся:

— Куда бы эту штуку запихнуть?

— Что это? — поинтересовался Ельшин.

— На ощупь — картина в раме, — пояснил Михеев.

— Картина? — заинтересовался инженер. — Пусть тащат на кухню, после Василий Фомич сам разберется.

— И то правда, — согласился Михеев.

Закончив свое несложное дело, рабочие ушли. Михеев мялся на веранде.

— Послушайте, Виталий Ефремыч, — обратился он наконец к Ельшину, — вы, видать, давно тут дрейфуете, не встречали в здешних широтах Дусю?

— Ваша Дуся, Семен Сидорович, дрейфует с кем-нибудь в другом месте, — иронически отозвался инженер.

— Уж и обиделся, чудак-человек, — примирительно заговорил Михеев. — Ну, раз так, я пошел… Адью, как говорят испанцы. — Через минуту зашумел мотор грузовика.

Ельшин презрительно скривил губы, пожал плечами:

— При чем тут какие-то испанцы? Осел! — Снова посмотрел на часы и на улицу: Ани не было.

Ельшин встал и ушел в садик. А буквально через минуту появилась Аня, в белом простеньком платье и стареньких туфельках на босу ногу, с корзиной, полной грибов. Осмотрелась, смешливо фыркнула и скрылась в одной из комнат.

Степанида, сутуловатая, жилистая, показалась из сада. Она шла в сопровождении своей племянницы, той самой Дуси, о которой недавно спрашивал Михеев.

— Штоб ему лихо было, погадать и то не дает, — ворчала Степанида. — Пошел теперь шнырять по саду, как мартовский кот.

Дуся, румяненькая, вся какая-то кругленькая, с ясными серыми глазами на старательно обработанном косметикой красивом лице, с бровями-ленточками, с тщательно уложенными в модную прическу белокурыми волосами, вздохнула.

— Любовь! Я его понимаю, товарища Ельшина. Страсть — это, знаете, Степанида… Я вот тоже страдаю…

— Знаю я его любовь — Аня, почитай, родная дочка директору нашему, вот оно Ельшину-то и лестно…

Пашка-инвалид, появившийся как обычно незаметно и неожиданно, что-то залопотал. Дуся зябко съежилась.

— Чевой-то он?