Лев Шенин - Военная тайна

Естественно, что в свете этих новостей Леонтьев даже забыл спросить директора об обстоятельствах гибели Петровича, на которые ему глухо намекнул завхоз.

А между тем гибель Голубцова и события, о которых говорил директор, имели прямую связь.

Дело в том, что Голубцов, с которым Крашке внезапно прекратил всякую связь, ломал себе голову, чем это объяснить, и строил самые фантастические предположения по этому поводу. Его взволновал не столько факт непонятного исчезновения господина Крашке, сколько страх перед возможным разоблачением. Он потерял сон, и если на короткое время забывался, то просыпался от кошмаров, которые ему все время мерещились. То ему чудился шум машины, подъехавшей ночью к его дому (приехали, дескать, за ним!), то скрип шагов под его окнами, то стук в дверь…

Выходя из дому и направляясь в институт, или возвращаясь из института домой, «король бубен» все время оглядывался, озирался, вздрагивал — в каждом прохожем ему мерещился человек, следящий за ним.

Цепкий животный страх не отпускал его ни на минуту, не давал передышки, Голубцов не мог ни о чем спокойно думать, есть, дышать. В короткий срок «король бубен» страшно осунулся, нервные и сердечные приступы все чаще одолевали его, он давно уже не пел «Ты сидишь у камина и смотришь с тоской», не раскладывал по вечерам свой любимый пасьянс «Могила Наполеона», напиваясь в полном одиночестве в своей грязной берлоге, которую он перестал подметать. Но даже водка не могла осилить этот колючий ужас, этот затянувшийся кошмар…

Что делать, как спастись, куда бежать?.. И разве можно убежать от самого себя?

Так ожидание расплаты для предателя не менее страшно, чем сама расплата.

Накануне своей гибели «король бубен» пришел на ночное дежурство все в том же душевном состоянии. Уже после полуночи к подъезду института подъехала машина, из которой вышли директор и трое в штатском, которых он никогда не видал.

Дрожащими руками Голубцов отворил им дверь, и они пошли наверх в кабинет Леонтьева. Минут через двадцать, видимо, по их вызову, приехал и начальник спецотдела института.

«Король бубен» почувствовал начало очередного приступа и принял сразу две таблетки нитроглицерина. Сердце немного отошло, и, сняв туфли, Голубцов тихо прокрался на второй этаж и заглянул в замочную скважину двери, ведущей в кабинет Леонтьева.

Все было ясно: люди, пришедшие с директором, рассматривали в лупу замок того самого сейфа, из которого он в первомайские дни извлек чертежи и потом сфотографировал их, как его обучил этот проклятый немец с моноклем!

Значит, все раскрыто, и не сегодня-завтра придет конец!

Уже на рассвете ночные посетители и директор уехали, а начальник спецотдела прошел к себе…

«Король бубен» окончательно решил — хватит!..

И, выйдя на улицу, бросился под колеса мчавшейся пятитонки.

Когда приехала карета «Скорой помощи», «король бубен» был уже мертв.

Так выпала из колоды гитлеровской разведки еще одна карта.

Старший следователь Ларцев, которому было поручено расследование по поводу пленки со снимками секретных чертежей и формул нового орудия, сконструированного Леонтьевым, имел многолетний опыт следственной работы в советской контрразведке.

В тот день, когда начальник Ларцева, вызвав его к себе, передал ему бумажник господина Крашке со всем, что в нем находилось, и подробно рассказал Ларцеву, каким образом этот бумажник попал в руки следственных органов, они оба подробно обсудили это дело и наметили все необходимые мероприятия.

Было очевидно благодаря содержимому бумажника, что в данном случае они имеют дело с немецкой разведкой.

На следующий день после получения этого дела Ларцев узнал, что Крашке и Шеринг спешно покинули Москву, и он понял, что они даже не попытаются вернуться обратно и, так сказать, вышли из игры.

Очень скоро был установлен и объект их деятельности, то есть институт, в котором работал Леонтьев, и чертежи и формулы его открытия, которые были сфотографированы.

Ларцев был одним из трех сотрудников органов безопасности, приехавших ночью в институт и производивших осмотр сейфа, в котором хранились секретные документы Леонтьева, сфотографированные по заданию немецкой разведки.

Установив, что сейф был открыт и опечатан путем применения поддельных ключа и печати.

Ларцев встал перед вопросом: кто из работников института замешан в этом преступлении?

Перед Ларцевым стояла, таким образом, задача:

1) Установить агентуру врага, проникшую в секретный институт;

2) Оградить самого Леонтьева и его открытие от возможных посягательств вражеской разведки в дальнейшем.

Ларцев не только разрешил директору института информировать Леонтьева о случившемся, но и счел необходимым лично побеседовать с конструктором и по возможности успокоить его. Это удалось ему после того, как он разъяснил Леонтьеву, что вражеская разведка не успела еще воспользоваться фотоснимками, так как пленка только отправлялась в Берлин и, следовательно, подлежала дальнейшему использованию там. Кроме того, как выяснилось, документы, сфотографированные пока неустановленным лицом, еще не давали сами по себе возможности получить полное представление об открытии Леонтьева в целом, а других документов в сейфе не было, так как они хранились в другом месте, а частично были отправлены в Челябинск.

С другой стороны, провал немецкой разведки в данном случае отнюдь не исключал того, что она захочет дать реванш и попытается найти другие ходы в охоте за Леонтьевым и его открытием.

Ларцев, как опытный контрразведчик, хорошо изучивший особенности гитлеровской разведки, знал, что, отличаясь, с одной стороны, известной грубостью в методах работы, она, с другой стороны, нередко проявляет большую настойчивость и после провала той или иной операции имеет обыкновение возвращаться к ней.

В данном случае этот общий вывод подтверждался хотя бы тем, что после разоблачения одного агента в том же институте и провала в связи с этим предшественника Крашке шпионы снова вернулись к этому объекту.

Это с несомненностью указывало на то, что в Берлине отдают себе отчет в значении работ конструктора Леонтьева.

Ларцев, узнав о гибели Голубцова, происшедшей на исходе той самой ночи, когда он посетил институт и производил осмотр сейфа, сразу занялся проверкой этого дела и прежде всего познакомился с делом по обвинению шофера пятитонки, задавившей Голубцова.

Шофер — фамилия его была Сазонов — не признавал себя виновным в нарушении правил уличного движения и упорно утверждал, что Голубцов сам бросился под машину. Ларцев лично допросил Сазонова и убедился в том, что тот показывает правду.