Лен Дейтон - В Париже дорого умирать

— Не понимаю.

— Вы не понимаете, — терпеливо пояснил Датт, — потому что продолжаете считать меня каким-то злобным монстром, питающимся кровью своих жертв. — Датт поднял руки. — То, что я делаю для этих людей, пошло им на пользу. Я трудился денно и нощно, проводил бесконечные сеансы, чтобы помочь им понять самих себя: их мотивы, их чаяния, их слабые и сильные стороны. Девочки тоже были достаточно умны, чтобы помогать и поддерживать. Все люди, кого я изучал, становятся более сильными личностями.

— Станут, — поправил я. — Это то, что вы им обещаете.

— Иногда, но не всем.

— Но вы старались усилить их зависимость от вас. Использовали ваши навыки, чтобы вынудить этих людей думать, что они в вас нуждаются.

— Вы придираетесь. Все психиатры вынуждены так поступать. Именно это и означает слово «перенос».

— Но у вас есть над ними власть. Фильмы и магнитофонные записи показывают, какой тип власти вам нужен.

— Ничего они не показывают. Фильмы и все прочее ничего для меня не значат. Я ученый, а не шантажист. Я лишь использовал сексуальную активность моих пациентов как кратчайший путь к пониманию, какого рода расстройством они, вероятнее всего, страдают. Мужчина сильно раскрывается в постели с женщиной. Это важный элемент облегчения. И это распространяется на все виды деятельности пациента. Он испытывает облегчение в беседе со мной, а это высвобождает его сексуальные аппетиты. Более свободная и разнообразная сексуальная активность, в свой черед, вызывает желание поговорить со мной подольше.

— И он с вами разговаривает.

— Конечно, разговаривает. Он становится все более и более свободным и все более уверенным.

— Но вы — единственный, кому он может похвастаться.

— Не похвастаться, а рассказать. Он желает поделиться своей новой, более насыщенной и лучшей жизнью, которую построил.

— Которую вы построили для него.

— Некоторые пациенты были настолько любезны, чтобы сказать, что до прихода в мою клинику жили лишь на десять процентов от своего потенциала, — Датт самодовольно улыбнулся. — Это очень важная часть работы — показать человеку, какой властью он обладает над собственным разумом, если у него хватит мужества ею воспользоваться.

— Звучит как рекламное объявление на задней странице журнала. Из той категории, что втиснуты между рекламой крема от угрей и биноклей для вуайеристов.

— Honi soit qui mal y pense. [4] «Пусть стыдно будет тому, кто об этом подумает плохо». Девиз ордена Подвязки. Я знаю, что делаю.

— Верю, что так оно и есть, — сказал я, — но мне это не нравится.

— Уточняю специально для вас, — поспешно добавил он. — Я ни в коем случае не фрейдист. Все считают меня фрейдистом, потому что делаю упор на секс. Я вовсе не из его последователей.

— Полученные результаты опубликуете? — поинтересовался я.

— Выводы — возможно. Но не истории болезни.

— Так ведь именно истории болезни — важный фактор, — заметил я.

— Для некоторых людей, — сказал Датт. — Потому-то я так тщательно их прячу!

— Луазо пытался их заполучить.

— Но на несколько минут опоздал. — Датт налил себе немного вина, оценил на свет и чуточку отпил. — Многие хотят заполучить мои досье, но я их хорошо охраняю. Здесь весь квартал под наблюдением. Я узнал о вашем приезде, как только вы остановились у деревенской заправки.

Старуха тихонько постучала в дверь и зашла.

— По деревне едет машина с парижскими номерами. Вроде как мадам Луазо.

Датт кивнул:

— Скажи Роберту, пусть поставит на «скорую» бельгийские номера, и все документы должны быть готовы. Жан-Поль может ему помочь. Хотя нет, по зрелому размышлению, не надо просить Жан-Поля. Мне кажется, они не очень ладят. — Старуха промолчала. — Да, пока на этом все.

Датт подошел к окну, и тут же раздался скрип колес по гравию.

— Это машина Марии, — сказал Датт.

— И ваша местечковая мафия ее не задержала?

— Они здесь не для того, чтобы задерживать людей, — пояснил Датт. — И не берут деньги за въезд. Они здесь для моей защиты.

— Это вам Кван сказал? А может, эти охранники тут для того, чтобы не дать вам уйти?

— Ха! — фыркнул Датт. Но я понял, что заронил зерно сомнения в его голову. — Жаль, что она не привезла с собой мальчика.

— Тут распоряжается Кван, — не отступал я. — Он не спросил вашего согласия, прежде чем ответить на мое предложение привезти сюда Хадсона.

— У каждого из нас своя сфера ответственности, — сказал Датт. — Все, что касается разных технических сведений — вроде тех, что может дать Хадсон, — это епархия Квана. — И внезапно вспыхнул от злости. — И вообще, с какой стати я должен вам это объяснять?!

— Я думал, вы объясняете себе, — спокойно ответил я.

Датт резко сменил тему:

— Как считаете, Мария сообщила Луазо, где я нахожусь?

— Уверен, что нет, — сказал я. — Ей многое придется ему объяснять при следующей встрече. В частности, почему она предупредила вас о готовящемся рейде.

— Это верно, — кивнул Датт. — Луазо далеко не дурак. Одно время я думал, вы из его людей.

— А теперь?

— А теперь я думаю, вы его жертва. Или скоро ею станете.

Я промолчал.

— На кого бы вы ни работали, — продолжил Датт, — вы одиночка. И у Луазо нет никаких оснований вас любить. Он ревнует вас к Марии — она ведь вас обожает, это ясно. Луазо делает вид, что охотится на меня, но настоящий его враг — вы. У Луазо проблемы в его конторе, и, возможно, он решил, что может сделать из вас козла отпущения. Он навещал меня пару недель назад, хотел, чтобы я подписал одну бумагу, касающуюся вас. Паутина лжи, конечно, но очень умело состряпанная из полуправды и способная вам сильно навредить. Нужна была только моя подпись. Я отказался.

— Почему вы не подписали?

Датт сел напротив меня и посмотрел прямо в глаза.

— Не потому, что вы мне симпатичны. Я вас едва знаю. А потому, что я вколол вам тот препарат, когда заподозрил в вас агента-провокатора, подосланного Луазо. Если я применю к человеку медикаменты, он становится моим пациентом. Я несу за него ответственность. Это мое железное правило: даже если один из моих пациентов совершил убийство, он может прийти и мне рассказать. Строго конфиденциально. Именно так строятся мои отношения с Кваном. Я вынужден так выстраивать отношения с моими пациентами. Но Луазо не желает этого понимать. Я вынужден. — Он неожиданно поднялся и добавил: — Выпейте, и теперь я настаиваю. Это еще что?

Дверь распахнулась, и вошла Мария, а за ней следом Хадсон и Жан-Поль. Мария улыбалась, но взгляд прищуренных глаз был напряженным. Старый пуловер и бриджи заляпаны грязью и вином. Она выглядела сдержанной, элегантной и богатой. Мария вошла тихо и настороженно, как принюхивающаяся кошка, когда движется крадучись, готовая мгновенно отреагировать на первые же признаки опасности или чужаков. Мария протянула мне пакет с документами: три паспорта, один для меня, другой для Хадсона, третий для Квана. В пакете были еще бумаги, деньги, визитки и конверты, которые могли подтвердить мою новую личность. Я не глядя сунул их в карман.