Говард Фаст - Ключ. Холостой прогон

— Я передам Ленни ваши извинения, — сказал он с улыбкой. — Знаю, как бьется ваше сердце, но в первую очередь мы должны заняться главным. Мой дом — ваш дом.

— Спасибо. — Я кивнул. — Ленч был превосходным. Самый великолепный ленч в моей жизни.

— Мой стол — ваш стол, — ответил он.

Лакей открыл для меня дверцу, и я забрался внутрь гигантской машины, усевшись рядом с Энди. Возле телефона к стенке автомобиля крепились электрические часы, которые показывали два пополудни. Кроме того, салон был оборудован сетчатой полочкой для газет и журналов и радиоприемником. Закрыв дверцу, лакей устроился рядом с шофером, после чего машина плавно отъехала от поребрика и двинулась через весь город в направлении загородного шоссе.

Я полагал, что Энди будет замкнутым и молчаливым, однако теперь мы были друзьями. Он открыл для меня свое сердце, посвятив в перипетии своей жизни. Его отец — не он сам, а только отец — появился на свет в «стране предков», той самой стране, откуда родом и толстяк — хозяин. Во времена отца все люди в «стране предков» были тупоголовыми и лишь сейчас немного поумнели. Это паршивая страна, но если на неё слегка нажать, она начинает сочиться золотом. Никто в «стране предков» не мог превзойти Монтеца по части добывания денег. Чего не следует делать, посоветовал мне Энди, так это обманываться его внешностью. Монтец, добавил он, двоюродный брат президента, а сам президент занимает свой пост уже семнадцать лет. Вскоре предстояли выборы, но единственным кандидатом в президенты является сам президент.

— В «стране предков» человек чувствует себя уверенно, — продолжал Энди. — Когда у меня поубавится сил, я поеду туда и куплю себе замок. У меня будет дюжина девок. Стоит согнать с постели одну, как сразу залезет другая. И почти даром. Никаких профсоюзов, законов о минимальной зарплате, ничего, кроме личного уважения. В замке я разведу лошадей и собак. Собаки — моя старая любовь. Я всегда говорю: человека можно узнать по его отношению к собаке. Ты любишь собак, Кэмбер?

— Да, собак я люблю, — кивнул я.

— Хорошо, что ты их любишь. — Энди тоже кивнул. — На прошлой неделе один тип ударил при мне собаку ногой. Я схватил его и прижал к стене, потом два-три раза погладил по морде тыльной стороной ладони. Он стал что-то мычать — за что, мол, я его истязаю. Я объяснил, что его следовало бы убить за издевательства над животными.

Я снова кивнул. Хмель постепенно выветривался. Энди дышал мне в лицо, его дыхание было тошнотворным, но я не делал попытки отодвинуться. Он мог оскорбиться. Я знал, как высоко он ценил уважение к своей персоне.

— Лет шесть, а может, семь назад, — продолжал Энди, — я был женат. Однажды я купил себе колли — молодую суку. Так вот, другая сука, моя жена, возненавидела ее. Когда я уходил из дома, она брала хлыст и лупила собаку. Под шерстью у неё оставались кровавые рубцы. Когда я увидел их, я сказал второй суке, моей жене, чтобы она разделась. Она сказала «нет», но мне удалось убедить её отнестись к моим словам с уважением и заставить снять с себя одежду.

Я бросил на него недоверчивый взгляд, и он сказал:

— Да, именно так. Она сняла с себя всё вплоть до лифчика и трусов. И я преподал ей хороший урок. Я не оставил на ней ни одной целой кости. Три месяца провалялась в больнице. Я научил её относиться ко мне с уважением.

Я спросил, не будет ли он возражать, если я просмотрю газету. Он ответил согласием на мою просьбу. Когда я доставал с полочки газету, зазвонил телефон. Телефонный звонок в машине кажется странным, если вы к нему не привыкли, однако для Энди он был, по-видимому, делом обыденным. Он снял трубку и начал говорить с кем-то на неизвестном мне языке, а я тем временем перелистывал газету. Первые страницы я просмотрел ещё утром, не слишком задумываясь над смыслом прочитанного. Теперь же, отыскав интересующую меня заметку, я начал читать её с большим вниманием. После детального описания того, что случилось в подземке, в статье говорилось: «Дюжина свидетелей дает противоречивые показания. Трое утверждают, что старик в момент падения находился на платформе один. Четверо других хорошо помнят, что он обнимал неизвестного, который резко оттолкнул его, в результате чего старик упал с платформы под приближавшийся поезд. Остальные пять человек настаивают, что он якобы сам отпрыгнул от своего спутника, оступился и упал на рельсы. Длительный допрос свидетелей не добавил ничего существенного к описанию человека, стоявшего рядом с погибшим. Единодушие было лишь в одном: его возраст — где-то между тридцатью и сорока годами. Полиция пока не опознала погибшего ввиду отсутствия при нем удостоверения личности.

Надежды на опознание трупа связываются с ключом от сейфа, который был обнаружен у него в кармане. Отпечатки пальцев проверяются агентами ФБР».

Заглянув мне через плечо, Энди широко ухмыльнулся:

— Как чувствует себя человек, которого разыскивает полиция, Джонни?

— Меня не разыскивают.

— Тебя, Джонни, ещё не вычислили, но ты в розыске. Не забывай об этом.

Я посмотрел в окно — мы ехали по набережной и вскоре свернули на пандус моста Джорджа Вашингтона. Мне было холодно и тоскливо, и мысли о тысяче десятидолларовых купюр больше не приходили в голову.

Миновав мост, машина помчалась в направлении Джерси. Я оставался наедине со своими мыслями, доставлявшими мне мало радости. Спиртное, которое мне пришлось проглотить, давало о себе знать. Хотя хмельной дурман ещё не полностью выветрился, появилась странная ясность мысли, которая приходит на смену оптимистическим иллюзиям, самоуверенности и веселому возбуждению, охватывающим человека после нескольких рюмок. Я никогда не отличался выносливостью в отношении алкоголя, а в течение последних двух часов помимо сухого мартини влил в себя примерно восемь унций белого вина и несколько унций бархатисто-нежного динамита под названием стрега. Такое обилие спиртного сломало бы и более стойкого выпивоху.

Сегодня меня назвали простаком, и в этом несомненно была логика. Вынужденный принимать решение за решением, я неизменно выбирал худший вариант. Я впал в панику после нескольких угроз, позволил вскружить себе голову хорошенькой мордашке, на которую реагировал с проницательностью и мудростью четырнадцатилетнего подростка, и, наконец, допустил, чтобы меня до одури напоил безобразный толстяк, купивший меня не своими десятью тысячами долларов, а несколькими бокалами спиртного. Если он действительно заплатит мне десять тысяч, то лишь докажет, что является таким же простофилей, как я. Цена вознаграждения была неоправданно высока. Двадцать центов — больше Джон Т. Кэмбер не заслужил. Неудачникам, а другого определения для себя я не находил, не платят астрономических сумм.