Росс Макдональд - Тайны бронзовой статуи [сборник]

Единственной диссонирующей нотой казалась афиша, рекламирующая Ниццу, выполненная в ярких сочных красках. Миссис Графф на минуту задержалась перед ней и проговорила, ни к кому не обращаясь:

– У нас была вилла под Ниццей. Отец подарил нам ее на свадьбу. – Она рассмеялась неизвестно чему. – В те дни она была для Симона дороже всего на свете. И я тоже. А теперь он больше не берет меня с собой в Европу. Говорит, в поездках я доставляю ему одни неприятности. Но это неправда. Я веду себя смирно, как сложенное одеяло. И все-гаки он один совершает трансконтинентальные перелеты, а меня оставляет здесь гнить в жаре или в холоде.

Она крепко, обеими руками, обхватила голову. Волосы торчали между пальцами, как черные неряшливые перья. Невысказанная боль, которую она пыталась сдержать, была пронзительней вопля.

– С вами все в порядке, миссис Графф?

Я осторожно дотронулся до ее спины, вернее, до голубой норки. Отодвинувшись, она сбросила шубу на кушетку. Ее спина и плечи были ослепительны, а нежная грудь в вырезе черного вечернего платья белела, как взбитые сливки. Она держалась с какой-то робкой, стыдливой гордостью, как молоденькая девушка, внезапно осознавшая прелесть своего тела.

– Вам нравится мое платье? Оно не новое. Я уже сто лет не была на вечеринках. Симон никуда меня больше с собой не берет.

– Этот противный старикашка Симон, – добавил я и повторил: – С вами все в порядке, миссис Графф?

Изабель Графф ответила мне с ослепительной кинематографической улыбкой, которая так не вязалась с отчаянием в ее глазах:

– Я прекрасно себя чувствую. Просто прекрасно.

Она сделала несколько танцевальных па, чтобы доказать это, и даже попыталась прищелкнуть пальцами, но они все еще плохо слушались ее. На белоснежных предплечьях проступили синяки, размером и цветом напоминающие виноградины сорта «Конкорд». Двигалась она механически, потом споткнулась и потеряла золотую туфельку-лодочку, но, вместо того чтобы надеть ее, скинула и вторую. Села на стул у бара и, обвив одну ногу другой, потерла их друг о друга. Ноги в тонких светлых чулках были похожи на странных слепых зверьков телесного цвета, которые украдкой занимались любовью под подолом ее платья.

– Между прочим, – спохватилась она, – я еще не поблагодарила вас. Спасибо.

– За что?

– За спасение от того, что еще хуже моей жизни. Этот гнусный торговец наркотиками убил бы меня. Он силен как зверь, не правда ли? – Затем она с презрением добавила: – Хотя обычно их не считают сильными.

– Кого? Торговцев наркотиками?

– Голубых. Считается, что они должны быть слабыми. Так же, как все сутенеры считаются трусами, а все греки – владельцами ресторанов. Хотя, в самом деле, мой отец был греком, по крайней мере, киприотом, и, ей-Богу, он действительно держал ресторан в Ньюарке, в штате Нью-Джерси. Большие дубы вырастают из маленьких желудей. Чудеса современной науки. От жирных ложек в Ньюарке к богатству и упадку, и все в одном поколении. Это проявление современного ускоренного темпа жизни с автоматизацией всех процессов.

Она оглядела чужую ей комнату.

– Господи, лучше бы он остался на Кипре. Какая мне польза от всего этого? Я сижу в лечебной палате, занимаясь изготовлением поделок из глины и плетением циновок, проклятыми кустарными промыслами. И я же еще и плачу им. Всегда и за все расплачиваюсь я.

Казалось, она приходит в себя. Я снова попытался установить с ней контакт.

– Вы всегда столько говорите?

– Я болтаю слишком много? – Она еще раз улыбнулась мне своей ослепительной улыбкой, ее зубы так и просились наружу. – Ради Бога, скажите, а мои слова имеют хоть какой-нибудь смысл?

– Иногда.

Ее улыбка стала более естественной.

– Прошу прощения. Я часто увлекаюсь разговором и не всегда правильно подбираю слова. Возможно, смысл искажается. Как у Джеймса Джойса. Только со мной все происходит на самом деле. Вы знаете, что у его дочери была шизофрения? – Она не ждала ответа. – Иногда я в своем уме, а иногда просто кретинка, как они называют меня. – Она протянула мне руку, покрытую синяками. – Садитесь, давайте выпьем, и вы наконец-то скажете, кто вы такой.

Я представился.

– Арчер, – повторила она задумчиво, но на самом деле я не интересовал ее. Впечатления ярко вспыхивали, а затем тлели в ее сознании, как огонь под слоем пепла, раздуваемого ветром. – Я ничего особенного собой не представляю. Хотя когда-то считала себя особенной. Мой отец – Питер Гелиопулос, по крайней мере, он так себя называл, вообще-то, его имя было гораздо длиннее и гораздо сложнее. И я тоже была гораздо сложнее. Настоящая принцесса, отец так и звал меня – Принцесса. А теперь… – Ее голос сорвался на резкий фальшивый звук. – Теперь дешевый голливудский торговец наркотиками может сбить меня с ног и спокойно уйти прочь. Да во времена моего отца с него бы заживо содрали кожу. А что делает мой муж? Он занимается бизнесом. Они партнеры, друзья-приятели. Они в здравом рассудке.

– Вы имеете в виду Карла Стерна, миссис Графф?

– Кого же еще?

– Каким бизнесом они занимаются?

– Чем занимаются в Лас-Вегасе? Азартными играми и пьяными кутежами! Я там никогда не бываю, да я и вообще нигде не бываю.

– Откуда вам известно, что Стерн торгует наркотиками?

– Сама покупала их у него, когда сбегала от врачей: и желтые «колеса», и демерол, и такие малюсенькие таблетки с красной полоской. Однако сейчас я наркотики не употребляю. Вернулась к напиткам. Единственное, что удалось доктору Фрею. – Она посмотрела прямо на меня и произнесла тоном, не терпящим возражений: – Но вы же так ничего и не выпили. Идите налейте себе, да и мне принесите тоже.

– Вы считаете, что это неплохая мысль, Изабель?

– Не говорите со мной так, будто я ребенок. Я не пьяна и могу еще держать рюмку в руках. – На ее губах появилась веселая улыбка. – Единственная проблема в том, что немного сумасшедшая. Но не в данный момент. Я на минутку расстроилась, но вы такой спокойный и приятный. Такой любезный, сердечный, доброжелательный. – Она издевалась над собой.

– Все, – сказал я.

– Все, – согласилась она. – Но вы ведь не будете смеяться надо мной? Иногда я просто сатанею – с ума схожу от злости, ну, когда задевают мое чувство собственного достоинства. Не знаю, порой мною овладевает такое нервное возбуждение, что себя не помню. Но сейчас я еще не в трансконтинентальном полете, – добавила она с кривой усмешкой. – Полет в безумное, мрачное, потустороннее ничто.

– Тем лучше для вас.

Она важно кивнула, как бы поздравляя саму себя.

– Хотя это вовсе не похоже на полет или на что-то вроде ухода и возвращения. Восприятие предметов меняется, вот и все, и я перестаю чувствовать границу между собой и кем-то другим. Когда умер отец и я увидела его в гробу, со мной случился первый припадок. Мне казалось, что я лежу в гробу, я ощущала себя мертвой, мое тело заледенело, в моих жилах был бальзамирующий состав, и я чуяла его запах. В одно и то же время я лежала в гробу и сидела на скамье православной церкви, оплакивая свою собственную смерть. А когда они закопали его, земля – я явственно слышала, как она падает на крышку моего гроба, – душила меня, и я сама была этой землей.