Александра Стрельникова - Танцы минус [СИ]

— Я так понимаю, что этот самый мафиоза и есть заботливый отец нашей Марии-Терезы?

— Точняк! Прямо в дырочку! Он и есть.

— И что в этой связи Андрей Михайлович думает делать?

Ржет.

— Что думает, то и делает. А в свободное от этого всего время русскому языку ее учит.

Теперь уже хохочем оба. Вот ведь как бывает. Кто-то расходится. Кто-то сходится… Внезапно становится совсем тошно. Что там сейчас делает Егор? О чем думает? Наверно, у компа сидит, пальцы над клавиатурой как бабочки летают, взгляд сосредоточенный… А рубашки у него не стиранные и не глаженные… И в холодильнике, небось, пусто… Черт!

Правду говорят, что дьявол кроется в деталях. От мысли, что мы теперь чужие друг другу — просто скверно на душе. От этих же мелких бытовых деталей, вроде нестиранных рубашек и неприготовленной еды, так погано становится, что в пору в окошко на луну завыть. А этих чертовых деталей так много! Я помню, каким движением он сдергивает с шеи галстук, когда приходит с работы. Помню, как он ест мороженое — сначала лижет, а уже потом откусывает. И всегда так: лизнет — откусит, лизнет — откусит. Помню, как он взлохмачивает себе в задумчивости волосы, и каким становится его лицо перед тем, как его накроет с головой оргазм. Помню, как он пахнет, как двигается. Помню вкус его спермы, запах кожи и касание его крепких рук…

В интернете полно рекламок — разного рода курсы и тренинги приглашают желающих тренировать и укреплять память. С единственной целью — научиться быстро и надежно запоминать как можно больше информации. Востребованы ли они? Не знаю. Уверена в одном — озолотится тот, кто придумает упражнения, при помощи которых человек сможет научиться забывать…

Зря Федька прогнал Яблонского… Может, мне сейчас было бы не так тошно…

Едва Кондратьев прощается и уходит, мне тут же звонит отец.

— Маша-простокваша. Споем?

— Споем.

— Тогда так: ты начинаешь, я заканчиваю.

— Давай.

— Ну так тогда сама и давай!

Даю:

Он:

Я:

Он:

— Ну это ты, Маш, загнула. Сейчас, погоди… Ага! Вот тебе:

Все! Меняемся! Теперь я начинаю, ты заканчиваешь. Вот тебе для начала:

Я:

— Старо!

И все, хватит, пап!

Он:

— Ну еще разик! Ладно? Вот слушай:

Я:

— Чего — ничего?

— А того. Ничего — и все тут.

— Ты халтурщица, Машка-промокашка!

— Я замученная жизнью работающая женщина.

— Ндэ? И давно работаешь?

— Один день.

Смеется.

— Тогда действительно тяжело. А где?

— Да представляешь мне мой бывший тренер протекцию составил. В кино позвали консультантом по мото-трюкам.

— Маш!

— Да нет, пап, я сама делать ничего не буду. Только советы давать. И так три месяца.

— Смотри не перетрудись. На советах-то это запросто, — опять смеется, но с заметным облегчением.

— А ты где? Что-то телефон недоступен был…

— Мы перебазировались.

— И куда?

— Совсем близко от тебя будем. Есть такой город — Валдай.

— Пап! Да это ж вообще здорово получается! Съемки-то этого самого фильма, где я советы давать буду, как раз под Валдаем и будут проходить.

— Ну видишь как все складывается!

И правда — просто все к одному! Как здорово, что меня нашел этот самый Евгенчик Сидорчук! Смогу не просто увидеться с папой, но даже съездить в цирк, поболтать со всеми, кого знаю с самого детства…

Если бы еще поехать туда с Егором…

До Валдая добираюсь поездом. Вместе со многими другими членами съемочной группы. На вокзале нас встречает заказанный еще из Москвы автобус — жуткая развалюха советских времен. Он-то и доставляет нас до гостиницы. Не Редисон, конечно, но жить вполне можно. По крайней мере «удобства» не в коридоре, а у каждого в номере.

Большинство малозначительных членов нашего творческого экипажа селят в номера попарно. Мне достается отдельный. То ли потому, что я в какой-то неведомой табели о рангах занимаю более высокую строчку, то ли потому, что Жаблонс… Тьфу ты! Еще не хватает как-нибудь его в глаза так назвать! Яблонский! Яблонский! Яблонский!

Кажется произношу это вслух, потому как он тут же нарисовывается в дверях моих новых апартаментов.

— Ты звала меня, прелестница? Весь твой.

Смеюсь.

— Это были мысли вслух.

— Так твои мысли про меня?

Входит и тут же обнимает меня, словно бы невзначай притискивая мой живот к выпуклости у себя в штанах.

— Тебе руки никогда не ломали?

— Это ты про того громилу в краповом берете?

— Это я про себя.

— А что, можешь?

Киваю и смотрю в упор. Не верит. Всерьез не принимает.

— Тебе так неприятны мои объятия?

— Излишняя настойчивость отпугивает.

— Так если к тебе без настойчивости, ты вообще никогда ни на что не решишься. А я уверен, что нам с тобой в постельке хорошо будет. Феерия будет и вулкан.

Когда училась, вычитала в одной умной медицинской книге название болезни. Никогда раньше этот термин не слышала. Звучит чудн о : сатириазис. Оказалось то же самое, что нимфомания, но уже применительно к мужчинам. И то и другое слово греческого происхождения. Нимфомания — от нимфы, сатириазис, соответственно, от сатира. И то и другое обозначает: «патологическое повышение полового влечения в виде постоянного чувства полового неудовлетворения и безудержного стремления к половым сношениям».

Вот только если о том, кто такие нимфоманки знают все, даже бабки на рынке, то о том, кто такие мужчины, больные сатириазисом не знает никто. Хотя, по-моему, мужиков повернутых на сексе значительно больше, чем женщин. В общественном сознании твердо устоялось: если женщина любит секс — она непременно нимфоманка, что по сути является «интеллигентным» синонимом слова «шлюха». А вот если сексом увлечен мужик, так это — молодец, самец и вообще герой. Какой там сатириазис?

В высоких государственных кругах подобное называется политикой двойных стандартов и вызывает громкие скандалы. В обывательской среде — это норма. Не обсуждаемая и принятая раз и навсегда. Так что папина привычная присказка верна: в жизни справедливости нет… В моей вот так точно.

Решительно отпихиваю от себя Яблонского. Надо признать он не настаивает и отступает сразу, разводя руки в стороны в показном бессилии.