Виктор Гавура - В Киеве всё спокойно

Сонькин многие годы вращался в криминальной среде, в которой в настоящее время он не пользовался авторитетом. Он был глуп и хитер, поэтому совершенно непредсказуем. Но, дядя Сонькина, некий Иван Иванович Пинтусевич, был известный в узких кругах экстрасенс. Настолько узких, что его знали не только его коллеги на Украине, но и в Штатах, Африке и на Филиппинах, а также в некоторых других местах, где жили обладающие этим даром несколько истинных феноменов. Они не общались между собой при помощи обычных средств коммуникаций, но связь между ними была, из-за этой неподконтрольной связи они и попали в поле зрения спецслужб. Официальная версия их разработки спецслужбами разных стран, как ни странно, была одна и та же. Не сговариваясь, «компетентные органы» вменяли им в вину вероятность использования их феноменальных возможностей в преступной деятельности. Хотя ни один из них к преступной деятельности никакого отношения не имел, из-за «возможности использования их возможностей», они подвергались настоящим гонениям.

После того, как на Ивана Ивановичи было предпринято несколько покушений, он перешел на нелегальное положение. Очерет уже дважды через Сонькина обращался к нему за помощью, и оба раза, минуя все сложные перипетии сыска, не делая усилий, он выходил на нужный результат. Пинтусевич обладал чрезвычайно развитым даром отдаленного видения. В ста случаях из ста, по предметам одежды или по личным вещам, он находил скрывающихся либо пропавших людей. Только встретиться с ним мог не каждый. Несмотря на выстрел в упор, взорванную машину и несколько сожженных квартир, Пинтусевич продолжал свою необычную деятельность.

Секундная стрелка, никуда не торопясь, размеренно бежала по кругу. Ей не было дела до Розенцвайг, Шеина, Останнего и всех остальных вместе взятых. Часы на руке у Очерета бесстрастно показывал «пятнадцать тридцать четыре», Сонькин опаздывал уже на полчаса. Солнце не показывалось более трех недель, и в этот относительно ранний послеобеденный час уже начинало смеркаться. Очерет решил выйти из своего укрытия и стать возле входа в метро, может, таким образом удастся ускорить появление Сонькина. Так и случилось.

— А я тебя заждался… — ухмыляясь, развязно начал подкравшийся сзади Сонькин, но не выдержав устремленный на него взгляд Очерета, сразу же начал оправдываться. — В метро такая давка, я не привык… Надо было на такси, но я портмоне дома забыл и немного опоздал… — прятал он от взгляда Очерета свои постоянно увиливающие глаза.

В начале своей шулерской карьеры Сонькина в его окружении с уважением называли Гудини, теперь же он откликался на прозвище Мудини. В овале его холеного, гладко выбритого лица и очертаниях тонкого носа с горбинкой не ощущалось никакой силы. Привычка ко лжи наложила на его лицо тавро коварства. Его выразительные карие глаза были в постоянном движении, в них блуждала, выискивающая затаенные интриги, настороженность. Маленький бесформенный рот с мокрыми лаково красными губами нервно подергивался, кривясь в насильственной улыбке. Как и все неудачники, он всегда надеялся на случай. В голове у него, не переставая, зрели хитроумные планы, в которых он никогда не учитывал свои возможности. Он то и дело перескакивал с одной своей сверх ценной идеи на другую, да так быстро, что редко доводил хоть одну из них до конца. В очередной раз, впутываясь в рискованное предприятие, он во всем делал ставку на шулерские уловки. Жизнь жестоко расправляется с теми, кто всецело полагается на силу хитрости.

Раздражительный и капризный, как ребенок Сонькин был весьма памятливым на причиненное ему зло. Благосклонность при общении с подобными типами обязательна, но она должна быть точно отмеряна с добавлением изрядной толики твердости. Вместе с тем, Сонькин был довольно сентиментален и, как большинство сентиментальных людей, он был жесток и беззащитен одновременно. С ним было очень сложно общаться, трудно было угадать, где у него кончается глупость и начинается подлость. Вежливость он принимал за слабость и трусость, участие — за притворство, а обычная приветливость воспринималась им, как подготовка к очередному обману.

— Не знаю для чего, но дядя оставил себе его рубашку, — бегая по лицу Очерета липким взглядом, торопливо рассказывал Сонькин. Его лицо при каждом слове принимало новое выражение, он тряс головой и играл бровями.

Общаясь с людьми, подобными Сонькину, Очерет давно пришел к выводу, что в отношении их следует неукоснительно придерживаться одного главного правила: им нельзя доверять ‒ никогда, ни в чем и ни при каких обстоятельствах.

— Я хотел ее забрать, чтобы вернуть, она мне ни к чему. Ты же знаешь, если я что-то беру, то всегда возвращаю… Тем более, рубашку, она мне вообще ни к чему. Но он ее не отдал, уперся рогом и сказал, что она ему еще понадобится… Его разве поймешь? У него столько причуд, — с утрированной артистичностью прижимал руки к груди и недоуменно пожимал плечами Сонькин.

— Эдик, давай по делу. Сам понимаешь, для него, может, каждая минута на вес жизни, — мягко остановил его Очерет.

— Их банда, типичный беспредел. Всего их четверо, заправляет ими Утюг. Он из какого-то села под Фастовом. Первый срок получил за изнасилование несовершеннолетней. Комментарии нужны?.. — но наткнувшись на взгляд Очерета, Сонькин поспешно продолжил, — Держат они его на Подоле, улица Межигорская, дом пятьдесят шесть, — он назвал квартиру. — На втором этаже, — не зная, что бы еще добавить Сонькин облизал губы, перестал размахивать руками и умолк.

— Здесь пятьсот долларов, как договаривались, — сказал Очерет, незаметно передавая Сонькину пять, сложенных пополам зеленых банкнот.

Очерет понимал, что на его долю выпала одна из удач, которые случаются лишь при хорошо поставленной агентурной работе. Впрочем, не так-то все однозначно. Агентура агентурой, но грош ей цена без толковой головы.

— Конечно, спасибо, но ты же знаешь, дело не в зелени. Деньги — это дерьмо, — и Сонькин небрежно сунул доллары в карман.

— Знаю. Но дерьмо, это далеко не деньги… — в тон ему ответил Очерет. Уж кому-кому, а ему хорошо было известно крохоборство Мудини. — Тебе они ни к чему. Все равно проиграешь. Дяде отдашь. Ему, мой привет и благодарность, — изобразил учтивую улыбку Очерет.

У него совершенно не было желания улыбаться, и эта улыбка у него получилась с трудом, она лишь слегка стянула кожу на скулах и возле рта. Его все больше тяготила необходимость внешне проявлять эмоции, не соответствующие его настроению. Люди стали для него, как черви, кишащие в жизненном навозе.

— А, как с ней?.. Ведь ты же знаешь, я только ради нее взялся… — не выдержав, перебил его Сонькин. «А она ради тебя, сволочь, на это пошла», ‒ подумал в ответ Очерет.