Алексей Герасимов - Констебль с третьего участка (сборник)

В потреблении горячительных напитков, конечно, никто особо не усердствовал. Многим, и мне в том числе, на следующий день надо было заступать на службу, да и попросту не принято у нас тут напиваться допьяна, так что утром, сколько сержант к нам ни принюхивался, ничего неблаговидного не нашёл.

– Тэкс, Вильк, часовых ты мой дел мастер, – резюмировал по результатам осмотра мистер Сёкли. – Чтоб тебе время тянулось подольше, становишься сегодня на спецпост, охранять недоубитого тобой ниппонца. В палату никого, кроме доктора и сопровождающих его сестёр милосердия, не впускать, наружу тоже не выпускать никого.

– Полагаете, Дэнгё-дайси уже сможет попытаться сбежать, шкипер? – с сомнением ответил я. – Он, как мне думается, сам ещё и до ветру ходить не в состоянии. К тому же, я слыхал, он там прикованный лежит.

– Умничать прекращаем, – рыкнул сержант, – а берём ноги в руки и идём в гошпиталь Святой Маргариты, сменять Хайтауэра после ночной смены. И поторапливаемся, поторапливаемся, молодой человек!

Так меня и подмывало ответить мистеру Сёкли словами из читанной полгода назад книги восточных сказок: «Слушаю и повинуюсь». Только вот не оценил бы он, боюсь, такого.

Здание гошпиталя некогда принадлежало королевскому семейству и в разное время повидало среди своих хозяев немало ненаследных принцев и принцесс, было пристанищем двух или трёх фавориток, затем было передано под нужды посольства Святого Престола в те смутные времена, когда папа держал в Эрине чрезвычайного посланника, и лишь в прошлом веке, когда миновала опасность распространения в благословенной Ирландии англиканской ереси и апостольский нунций перебрался в особняк, содержать который было подешевле, трон решил озаботиться свирепствовавшими в столице хворями и передал строение ордену камиллианцев [31]. В настоящее время гошпиталь почти целиком перешёл в ведение женской ветви этого ордена, насчитывая в своём штате всего двух братьев-монахов, имеющих дипломы докторов медицины, остальные же врачи являлись светскими лицами: кто на постоянной основе, по ангажементу, а кто и бесплатно, хотя и не регулярно – по велению сердца. При этом сёстрами милосердия и сиделками оставались исключительно камиллианки. Не без гордости за родной город могу отметить, что Дубровлинская община их немногочисленного нынче ордена – самая большая в Европе, что, как мне кажется, нашей столице лишь на пользу.

Конечно, за свою многолетнюю историю нынешнее строение, где расположился гошпиталь Святой Маргариты, неоднократно расширялось, достраивалось и перестраивалось, превратившись нынче в разномастный комплекс, где строения времён едва ли не Бриана Бору соседствовали с вполне современными корпусами.

Центральное здание, старинное, в романском стиле, из толстого камня с окошками-бойницами и всё ещё сохранившимися галереями для лучников, но пристроенными готическими башнями с химерами и узорчатыми балюстрадами многочисленных балконов и террас, как раз и стало пристанищем для Дэнгё-дайси. Ирония судьбы: обитель, носящая имя избавительницы от неправедного суда, клеветы, наветов и беззаконного приговора, нынче охраняла убийцу аббатисы от вполне правомерного допроса.

До самого гошпиталя я добрался от участка пешком, благо они расположены не очень далеко друг от друга, и трястись в полицейском фургоне никакой нужды нет. Осведомившись у сидящей на приёме пожилой сестры-камиллианки, где мне можно увидеть архиатера, и следуя полученным от неё инструкциям, вскоре отыскал кабинет главы гошпиталя.

Как и следовало ожидать, оказался он лицом духовным. Высокий, сухопарый, но статный мужчина с усталыми глазами и уже необязательной в наши времена тонзурой, облачённый в чёрную сутану с красным крестом на груди – традиционное одеяние монахов и священников ордена, – он представился отцом Эгидием. Представился без всякого небрежения, словно равный, хотя в имперской табели о рангах звание его соответствует не менее чем пехотному майору, а узнав, кто я и зачем прибыл, осенил пастырским благословением и взялся лично проводить меня к посту.

– Не стану скрывать, констебль, – сказал он по дороге, – мне не по душе то обстоятельство, что в гошпитале находится закованный в кандалы человек. Да, он убийца и преступник, но и им наш орден не отказывает в помощи, как не должен отказывать и любой добрый христианин вообще-то. Возможно, он опасен, хотя я и тешу себя надеждой привести эту заблудшую душу к покаянию, когда он пойдёт на поправку. Но держать несчастного больного на цепи, словно дикого зверя… Это дикость и варварство какое-то.

– Этот несчастный больной едва не убил двух вооружённых инспекторов, офицера флота его величества, одного констебля и ещё одного изрядно отдубасил, отче, – ответил я. – Боюсь, другого выхода у полиции просто нет.

– Сейчас он не опаснее новорождённого котёнка, – печально улыбнулся отец Эгидий. – Поэтому я попрошу вас, мистер Вильк: если во время дежурства вам покажется что-то подозрительным, не стоит пускать в ход свисток иначе чем по первой, ну, на крайний случай, второй форме.

– Но отчего? – изумился я.

– Я не учёный, я только врач, – вздохнул священнослужитель. – Но опыт подсказывает мне, что близкое от людей с подобными травмами применение ваших волховских свистулек сказывается на больных самым печальным образом. Вплоть до летального исхода.

Разумеется, я тут же пообещал архиатеру, что воспользуюсь свистком, только если выхода у меня не будет никакого. Пусть лжениппонец и заслужил петлю, но, если он помрёт до того, как ответит на вопросы инспектора Ланигана, тот меня со свету сживёт. И будет при этом прав, пожалуй.

По пути к нам присоединилось несколько врачей и сестёр милосердия. Как я понял, любезность отца Эгидия имела и прагматическую сторону: вот-вот должен был начаться врачебный обход пациентов. Что ж, простому констеблю и не стоило рассчитывать на излишнее к своей персоне внимание.

Впрочем, указав мне на сидящего у входа в отдельную палату Хайтауэра, камиллианец вновь преподал мне своё пастырское благословение.

– Ну, слава Господу и всем Его апостолам. – Увидев меня, Мозес поднялся со стула и от души, с хрустом потянулся. – Я чуть не помер со скуки за время смены.

– Что же так? – спросил я. – Неужто нечем было заняться?

– Не то слово, – подтвердил Хайтауэр. – Дежурный врач, надменная скотина, словом не перемолвится, не с монашками же мне было разговоры вести, им же окромя как о вере запрещено [32]. Из чтива тут тоже одни медицинские справочники с журналами, в которых я не смыслю ни бельмеса, да жития святых. А это чтение я ещё с воскресной школы переношу слабо. Даже покурить нельзя – дым, мол, не положено. Хотел было забить тайком трубочку, покуда не видит никто, – да какое там! Постоянно кто-то туда-сюда шлындает, а с поста не отойдёшь. Даже оправиться приходится в палату ходить – ниппонцу ночная ваза покуда без надобности. Думал уже там и подымить малость – благо окно у него широкое, воздух хорошо проходит, если рамы открыть, не учуял бы никто, да только ну как оно и вправду ему от этого заплохело бы? Зато ты глянь, что мне тут презентовали! – Мозес ухмыльнулся и вытащил из внутреннего кармана деревянный пенал, внутри которого оказалась небольшая, источающая сильный кофейно-миндальный запах сигара.