щуп

Шпингалет сорвало после первого толчка. Голые по пояс заговорщики ворвались в спаленку. Ни Шмон, ни Верка их не испугались. Занятые жаркой возней, на вбежавших они попросту не обратили внимания.

***

Свою первую жертву они грохнули еще весной. Пьяный мужичонка так, видимо, и не сообразил, что его не просто бьют, а убивают. Уже на лежачем отрабатывали удары пяткой и пыром, припомили все, что видели когда-то на телеэкранах. Бездыханное тело, наскоро обшарив и забрав тощенький лопатник, оттащили на близлежащую стройку, опустили в траншею, залитую водой. В карманы и за пазуху жертве предварительно напихали булыжников. До этого додумался Клест. Он в критических ситуациях не терял присутствия духа. Шмон, Паля и Лысик чувствовали себя менее комфортно. "Дело" обмывали водкой. Шапку, которую спьяну приняли за ондатровую, в конце концов выкинули. Стоила она немногого. В лопатнике оказалось мелочи точнехонько на пару абонементов.

Потом был случайный паренек - в очках, малорослый, так и не отважившийся ни на бегство, ни на крики о помощи. Над ним куражились в основном Паля со Шмоном. Клест, сделав главное, отошел в сторону и, покуривая, зыркал по сторонам. Больших доходов подобные грабежи не приносили, но пацаны матерели духом, борзели на глазах. Клест замечал это и за собой. Приближаясь к пешеходу, он заранее предугадывал возможную реакцию. Пугались практически все, покорно отдавали шапки, канючили, выгребая из карманов мелочь. Когда начинали бить, порывались иногда кричать, но на сдачу отваживались очень немногие. Впрочем, и это нападающих не страшило. Выбирали людей с расчетом, "шварценеггеров" пропускали мимо. Помогали количественное превосходство, разухабистый опыт, подлянки, к которым в последнее время прибегали все чаще. Так получалось веселее, и было потом, о чем рассказать дружкам.

За сезон успели обзавестись аппаратурой. Брали не что попало. Только Японию. Все остальное, - заявлял Шмон, - дерьмо не лучше советского. Ему с легкостью верили. Он в этом немного понимал.

В сады лазили из чистого ухарства. Брать в одноэтажных хибарках садоводов было нечего. Разве что соленые огурцы на закусь да банку-другую варенья. Один раз их чуть не застукали. Сторож оказался жилистым и злым. Вдогонку успел перетянуть Лысика палкой. Собравшись у гаражей, сторожа решили немного попугать. Дворняге, бегавшей поблизости, оттяпали топором голову, потом лапы и хвост - все по отдельности забросили в сад. Клесту показалось мало. Там, где забор был особенно хлипок, наворотили гору бумажного мусора, подожгли зажигалкой...

Начало зимы получилось самым удачным. Люди одевались в мех, и этот самый мех Клест с пацанами выслеживал и отнимал на темнеющих улицах, продавая после знакомым цыганам с рынка. Устраивалось дельце проще простого. Особенно с женщинами. Двое заходили спереди, один сзади. В удобном месте шапку сдергивали с головы и убегали. Если нравилась шуба, пугали ножом. Мужчины обычно слушались, не ерепенясь, женщины порой начинали блажить, проявляя самоотверженное упрямство. Визга пацаны не любили. Если жертва поднимала шум, предпочитали уходить. Впрочем, по пьяне иногда рисковали. На глазах у толпы возле трамвайной остановки раздели однажды захмелевшего верзилу. Верзила пробовал размахивать кулаками, то же делали и пацаны. Еле держась на ногах, спотыкались, то и дело падали. Мужика все же кое-как свалили, с руганью попинали. Людей вокруг было много, - это Клест хорошо запомнил. Но никто не вмешался, милицию так и не вызвали. "Фортуна!" - любил говаривать в таких случаях Шмон. Слово Клесту понравилось. В компаниях, где Шмон не особенно часто мелькал, Клест не забывал вставлять красивое словечко. Братки смотрели с уважением.

Как бы то ни было, на дело выходили все чаще. Цедили монету у малолетних мойщиков машин, чрез форточки заползали в квартиры на первых и вторых этажах. Это превратилось в работу. Во всяком случае ничего иного они делать не умели. Да и фига ли плакаться, если все сходит с рук? Время шло, они по-прежнему оставались чистенькими. Их так ни разу и не задержали. Троица бродила по городу открыто, ничуть не маскируясь. "Фортуна!" - не уставал повторять Шмон. Клест в это почти поверил.

Глава 10

Мужчина в очках, высокий и сутулый, лет шестидесяти с виду и, вероятно, сорока в действительности, стоял под окнами дома и с характерной скрипучестью сиплоголосых завсегдатаев винных закутков выкрикивал одно-единственное слово. Обычно такими голосами обещают убить или разорвать на куски. Мужчина никому не угрожал, он только звал какую-то Катю. Звал довольно настойчиво, не пытаясь разнообразить интонационную палитру, оставаясь верным хрипатому российскому тембру. "Катя" чередовалось с "Кать", - на большее у мужчины не хватало фантазии.

Выглянув в окно, Леонид мысленно наградил крикуна тумаком в челюсть. Добавил пинка под зад, но, приглядевшись, смилостивился. Мужчина, пожалуй, и не мог уже называться мужчиной. Спившийся стопроцентный старик. Старик преждевременный и оттого, разумеется, несчастный. Лежачих не бьют. По крайней мере не добивают.

Хрип, взывающий к неведомой Кате, сиплое рокочущее рыдание, советское соло восьмидесятых...

Леонид вдруг подумал, что русская песня - это и есть замаскированный плач, надрыв, положенный на музыку. Полтора века назад бурлаки рвали из задыхающихся грудей прогорклую "Дубинушку", на свадьбах и поминках с надсадой тянули "Хазбулата". Волновал не сюжет и не мелодия - вернее , не столько они, сколько сама возможность максимально приблизиться к рыдающему клокотанию, сердцем закоренелого мазохиста прижаться к острию кинжала. Потому и приняли на "ура" Высоцкого с Розенбаумом, потому сходу зачислили в штат "своих" чужеземного хрипуна Криса Нормана. Слова его британских песен на хрен никому не были нужны. Англия выла, искусно изображая трагический рев, - другого нам и не требовалось. Рев - это боль, а боль - это всегда наше...

Простенькая череда простеньких мыслей свела злость на нет. Сутулый крикун уже почти не раздражал. Сочувствие уравновесило отвращение. Леонид вспомнил, как однажды летом вот так же перед окнами мальчишка лет пяти, взобравшись на яблоню, принялся изображать кукушку. Звонким отроческим голоском он куковал не менее получаса, распалив Леонида до предела. Когда мальчуган замолчал, Леонид немедленно подался на балкон. "Кукушонок", как оказалось, устав сидеть на ветке, осторожно сползал на землю. Осторожно - не получилось. Парнишка шмякнулся вниз и не по-кукушечьи заревел. Леонид восторженно зааплодировал.

Сколько же прошло с тех пор? Чуть больше полугода. По меркам взрослого - не так уж много, и все-таки он чувствовал, что здорово переменился. Во всяком случае вещи, на которые он не решился бы тогда, теперь казались ему вполне допустимыми. И когда однажды вечером в очередной раз поссорившись с мужем Ольга заявилась к нему с двумя набитыми тряпками баулами, он ничуть не удивился. Помог снять плащ, проводил в комнату. И только тут исподволь повел атаку.