щуп

- Старец Зосима. Братья Карамазовы.

- Это я понял.

- Значит, молодец! Достоевский он, Валь, не верил ни в битье батогами, ни в каторжные работы. И правильно делал. Агрессия - не педагогика. Казнишь сотню, - объявляется тысяча. Чистят органы от коррупционеров, - в результате получают массу безработных спецов, которые немедленно переходят под крыло преступного мира, творя еще более изощренное зло. Вот тебе и мифическая щека Толстого! Во всей свой кудлатой красе... Все, тормози, приехали.

Валентин с удовольствием подчинился. Утирая с лица пот, пробормотал:

- Все-таки не пойму. Щека, конечно, щекой, но вы-то свою, кажется, подставлять не собираетесь?

- Это уж уволь!

- Тогда при чем тут Достоевский с Толстым?

Константин Николаевич внимательно взглянул на дельтоплан, дергая за троса и проверяя крепеж, обошел белокрылую махину кругом. Он размышлял. Щелкнув последним "крокодилом" и подтянув мачту, рассеянно оглянулся.

- Видишь ли, можно сколь угодно долго спорить о правомерности наказания, но проблемы это не решит. Человек сознательно идет на преступление, - его наказывают. Идет несознательно, - наказывают тоже, разве что чуточку помягче. За хмель набрасываем срок, как за оттягчающее вину обстоятельство, а вот психов почему-то не судим, хотя чем отличается псих от перепившего, убей, не пойму. Да и что такое сумасшедший, люди представляют себе весьма смутно. Или возьми Николая Второго, - в чем его вина? Только в том, что родился царем. Не рожден был царем, но пришлось. Судьба, рок. Суровый папаша и хлипкий братец. Какое же и в чем тут преступление? Тем более - сознательное? Ан, нет! Сперва обозвали Никошей Кровавым, а после судили и казнили. Потому как Ходынка и Русско-Японская, еврейские погромы и зверства в Польше, Кровавое воскресенье и расстрел "Потемкина", потакательство терроризму и наконец черный мессия - Григорий ибн Распутин. Гип-гип ура стечению редкостных обстоятельств! Царь вроде бы страдает, а все продолжает валиться из рук. Потому как не способен. Отстреливать ворон в парке, проводить спиритические сеансы - это да, это с удовольствием, но только не царствовать! Такого нерешительного монарха Россия еще, пожалуй, не знала. Даже убийц боготворимого Распутина царь не тронул. Чего уж говорить о тех, кого и впрямь следовало приголубить кнутом. И вот в тяжелейшее время такой человек назначает себя верховным главнокомандующим! Ужас, который и не мог закончиться ничем иным, кроме трагедии... Нет! Революции, дорогой мой, просто так не происходят. Никакая партия, никакие масоны не способны самостоятельно расшатать государство. Для этого нужны более весомые предпосылки, как то - всеобщее обнищание, падение монаршего престижа, какая-нибудь дурная несвоевременная война. Без этого трон не уронить. И все, что случилось при безвольном Людовике Шестнадцатом, все в точности повторилось потом у нас. Потому и шлепнули первых особ и там, и там со звериной жестокостью. Не в классовой теории было дело, - во всеобщей ненависти к монархам. Пока Мария-Антуанета развлекалась в роскошном Трианоне, без устали меняя наряды, украшения и любовников, народ выл и подыхал от голода. При чем тут классы и прочая теоретическая хреновина? Франция кишела от разбойного люда, налоги стали просто непомерными, - вот тебе и вся бунтарская подоплека! А что видели наши деды? Да то же самое! Три года тянется кровопролитнейшая из войн, Кшесинская получает роскошные подарки, Распутин рассовывает по карманам взятки, а простые сиволапые мужички, разутые и раздетые интендантским ворьем, со штыками наперевес идут на немецкую проволоку, корчатся от боевых газов, элементарно замерзают. Ведь целые состояния наживали на той сволочной войне!.. Нет, Валентин! Революции с бухты-барахты никогда не происходили. Все решала слабая и неумная власть. Посади ту же обезьяну за рычаги экскаватора, - она таких дел наворочает! Так и тут. Глупость человеческая неподсудна. Неподсудна, однако ж мы ее судим, и не я придумал все эти нелепые правила. Не я проектировал этот сотканный из парадоксов мир. Здесь, как с родителями. Мы лишены возможности выбирать, а посему... Дом горит, вода под рукой, - вот и будем тушить. Тушить, как умеем.

Валентин глядел на полковника и молчал. Словечко, зудящее на языке, пришлось проглотить. На заурядного демагога Константин Николаевич совсем не походил. Как не походил и на шутника-затейника. Вот и получалось, что в странную игру они с ним играли. Здесь на холме Константин Николаевич был одним, у себя в кабинете - совершенно другим. Левое его полушарие болтало и шутило, правое готово было отдавать приказы о расстреле. То и дело меняя пробирки с ядом, полковник настойчиво капал на психику, клоня к чему-то далекому и пока не очень ясному, чего Валентину, нынешнему волонтеру "Подзодчих" и вчерашнему смертнику, знать еще не полагалось. И Валентин играл в почтительность, в меру бравируя и подначивая, решительно теряясь перед путанными монологами полковника. Вертлявая философия этого человека была ему не по зубам, но он хотел выжить и потому с покорностью пробовал "на зуб" все, что ему предлагали.

Впрочем, не столь прилежно он, вероятно, подыгрывал. С дозами предлагаемого полковник явно перебрал. Усталость мешала цепляться за перекладины лестницы, изображать надлежащий азарт. Он полз, но полз медленно, не ломая ногтей, не срывая с ладоней кожу.

- Кстати! Ты ведь знаешь моего ординарца? Мишу Зорина? - Неспешно облачаясь в жилет-люльку, Константин Николаевич показал большим пальцем. - Поправь-ка там у меня за спиной.

Валентин перебрал пальцами перекрученные ремни, натянул проверяя.

- Зорин? Это тот, что похож на орангутанга?

- Он вовсе не орангутанг, - полковник довольно охлопал себя ладонями. - Вполне эрудированный парень. Ломает подковы, между прочим.

- Ну, если подковы...

Полковник шагнул к дельтоплану. Пристегнувшись, встал лицом к ветру, жадно принюхался.

- Сейчас налетит... - он подмигнул спутнику. - Ну, а с Зориным ты обязательно познакомишься. В самом скором времени. Я потому, собственно, и вспомнил.

- Как скажете, - Валентин пожал плечами.

- Смотри и запоминай! В следующий раз заставлю полететь самого. Без всякой страховки.

Резво разбежавшись, полковник повис на ремнях. Белые крылья понесли его вниз, на равнину. Заложив небольшой вираж дельтоплан неожиданно стал подниматься. Удачливый полковник сходу набрел на восходящий поток. Щурясь, Валентин присел на траву. Внимание его было приковано к белому треугольничку с запятой человечка внизу, и к нападению он оказался абсолютно не готов. Мохнатая лапища подкравшегося сзади противника обхватила шею, вторая с платком, смоченным одуряющей смесью, прижалась к лицу. Дернувшись, Валентин сделал попытку вскочить, но чужие руки уже заваливали его на спину. Кулаком саданув по чему-то мягкому, Валентин расслышал сердитый вскрик. Но, увы, более он ничего не услышал. Сознание мягко скользнуло в пропасть, душа понеслась головокружительную высь, должно быть, вслед за крылатым дельтопланом.