щуп

- Дядя у нас кремлевский мечтатель. Дать ему волю, кого угодно заговорит.

- Ничего, я люблю послушать.

- Мое дело предупредить, - двигаясь все той же изящной поступью, Аллочка вышла из кабинета.

- На чем мы остановились? - Валентин рассеянно взглянул на Константина Николаевича.

- Это не я, это ты остановился, - полковник усмешливо хлебнул из чашки. Отломил кусочек от шоколадной плитки, зажмурившись, сунул под язык - точно таблетку валидола.

Валентин с некоторым усилием заставил себя припомнить последнюю фразу.

- Да... Так вот, я хотел сказать, что реформы, конечно, штука занятная, но вы-то, кажется, отдаете силы иному делу!

- Не иному, Валентин. Не иному! Все в этом мире увязано в один гигантский узел. Мы зависим от политиков, они зависят от нас.

- Хотел бы вас понять.

- Так ли? - склонив голову набок, полковник хитровато прищурился, на мгновение став удивительно похожим на свою племянницу.

Вместо ответа Валентин попробовал кофе.

- Вкусно!

- Это Аллочка умеет. Кофе - ее слабость... - полковник кивнул. - Но я не зря поинтересовался, действительно ли ты хочешь что-либо понять. Видишь ли, чтобы из разговора вышел толк, надо сразу оговорить несколько вещей: во-первых, желает ли собеседник знать правду? Не ту, что в нем уже окопалась с энных времен, а некую новую, что, возможно, еще ему приоткроется. Во-вторых, сразу условиться насчет системы координат. Без нее просто бессмысленно шагать дальше. Получится как раз то самое - стриженый-бритый и так далее. И если, скажем, отталкиваться от пресловутой гениальности Ленина, то по всему выйдет, что Сталин - величайший злодей. А назови Ильича негодяем, и наш Иосиф Виссарионович немедленно преобразится. То же и с царствующими особами. Начни измерять их с точки зрения технического и социального прогресса - и выйдет, что самые безжалостные цари были одновременно самыми прогрессивными. Поправь чуток шкалу, взгляни на все с точки зрения человечности - и совсем запутаешься, потому что самые человечные из царей в сущности и доводили державу до политических инфарктов.

- Сейчас меня интересует одна-единственная шкала, - сказал Валентин, - ваша, Константин Николаевич.

- Значит, все-таки интересует? - полковник усмехнулся. - И то радует. Хуже нет, когда человека ничто не интересует. Хотя шкала у меня, Валентин, прямо сказать, - неважная. Мрачноватая у меня шкала!

- А вы подсластите.

- Что я и делаю, - полковник жестом указал на вазочку с шоколадными плитками. - Я, Валентин, ни к пессимистам, ни к оптимистам себя не причисляю. И в Бога не верую по большому счету. То есть, даже не в том смысле, что не верую, а только, если он и существует на самом деле, то легче людям от этого не становится. То есть какому-то конкретному лицу - возможно, а человечеству в целом - никогда. Потому как такая у Бога идеология - не вмешиваться в земные распри. Сами мы должны выкручиваться и подниматься. Сами! А он нам горюшка может только подбавить. И обрати внимание! - не из вредности, а сугубо в назидание. Как отцу дозволено наказывать непутевого сына, так и ему... Но суть, Валентин, не в этом. Любая религия, как ни крути, - всего-навсего наша совесть. Одни к ней прислушиваются, другие знать не желают, что есть таковая на свете. А ведь это, если разобраться, главный подсказчик по жизни. Может быть, даже единственный!

- И что же вам подсказывает ваша совесть?

- Моя? - полковник улыбнулся. - А вот послушай... Время от времени власть вынуждена преступать закон. Скрытно, без эффектных демонстраций. Это не только ее право, это жесткая обязанность! Можно до посинения ругать Макиавелли, которого, к слову сказать, мало кто читал, но в мире не найдется ни одного политика, что сумел бы в практике воплотить демократическую идею правления. То есть теоретически-то мы все демократы, но на деле ни один строй, ни одна партия и ни один союз не в состоянии были подать пример по-настоящему цивилизованного органа, основанного на социальной справедливости, на любви к ближнему, на абсолютном равноправии. Всюду к справедливости приходили через кровь, а к любви - через падение и ненависть. Равноправия же, как такового, вообще никогда не существовало! Идея, что, подобно вирусу, заражает массы, становится большой ложью, и ложь эту человечество в большинстве своем приемлет. Да, да, Валентин! Хавает, как этот самый шоколад!.. Плохо ли, к примеру, воевать? Более чем плохо! Однако воюем. А чем плоха идея сильного государства? - Константин Николаевич покачал головой. - То-то и оно, что нельзя здесь подходить с подобными мерками. Плохо, хорошо... Между прочим, Макиавелли был двумя руками за республиканский строй. Так-то вот! Но, отстаивая демократию, этот дядечка не стеснялся утверждать, что демократия невозможна, если в народе прежде не созрели гражданские добродетели. Отсюда вопрос: когда же они созреют? Дождемся ли мы сего звездного часа? Я лично очень сомневаюсь. Вот и выходит, что государственное насилие - не удовольствие, а всего лишь вынужденная мера.

- Довольно скользкая тропка!

- Еще бы!.. Но кому-то, видимо, надо по ней скользить.

- А как же быть с позывами совести?

- Ты думаешь, совесть призывает жить во лжи? Ничего подобного! Я ведь уже объяснил, что такое большая идея. Не надо все смешивать в кучу. Идея - идеей, а совесть - совестью. Мы патриоты поневоле, потому что родину, как и отцов, не выбирают. Но при этом у всех нас остается нечто автономное, независимое от всей этой мишуры. Та самая совесть. И коли я могу и хочу, почему бы не претворить желаемое в жизнь? Тем более, что на многое я не замахиваюсь. Бог с ними - с реформами, не буду касаться и внешней политики, хотя... - Константин Николаевич задумчиво смял шоколадную фольгу. Серебристый шарик катался между ладонями, слабо потрескивая.

- Пакостные дела творятся, Валентин. Всюду бездарность и беспринципность, коррупция, какой не наблюдалась даже при Николае Втором. Как шутят теперь: все поголовно уголовны. А ведь Россия - это танк, которому ничего не стоит подмять под себя мир. Поверь мне, я хотел бы заниматься одной преступностью, но чем больше я оглядываюсь, тем вернее убеждаюсь, что сфера моей деятельности беспредельна. Потому что беспредельна и преступность, проникшая, как в самые низы, так и в высшие эшелоны власти. Я не попка, чтобы съедать, кого скажут и кого дозволено. И коли в моих силах кое-что изменить, не вижу причин, чтобы отказываться от задуманного. Еще одну российскую Колумбию мы не допустим - вот тебе и вся моя идеология. А пути и средства... Здесь меня ничто не связывает. Я буду жесток по необходимости. И если национальные войны возможно прекращать вспышками чумы или какой-нибудь холеры, я буду отдавать необходимые команды. Только потому, что буду твердо знать: в результате эпидемии чумы погибнет сто тысяч человек, война же унесет вдесятеро больше. Командир должен уметь посылать бойцов на смерть. Никакой внутренней политике без подобного умения не обойтись...