щуп

Александр не обманывался браком. Паспортный штамп и совместное житие-бытие мало что значило для Ольги - натуры вспыльчивой, надменной и непредсказуемой. Детским хороводом месяцы тянулись друг за дружкой, складываясь в годы и в жизнь, но в главном изменений не происходило. Жили так, как хотела того Ольга, и именно она решила, что с детьми следует повременить. За все это время Александр не приблизился к ней ни на йоту. Всякий раз впереди оставались версты нехоженых джунглей. Гора по имени Ольга все так же возвышалась где-то далеко-далеко у самого горизонта.

Впрочем, бывали моменты близости. Не часто, но бывали. И тогда посещало обманчивое ощущение, что преград более нет, что она здесь рядом - и, слушая, понимает все до последнего недосказанного словечка. Туман заблуждений рассеивался с запозданием, принося горестное разочарование. Шурик не плакался друзьям, он страдал молча. Иногда мысленно проигрывал целые диалоги с ней, сценки, в которых доказательность чувств вырывала у нее подобие раскаяния. В сущности, это нельзя было назвать диалогами. Говорил в основном он. Ей оставалось только растроганно кивать, соглашаясь с каждым его аргументом. В конце концов она сдавалась, становясь на колени, умоляя его о прощения. То же самое делал и он...

Самое смешное, что после таких мысленных эпизодов Александр действительно начинал верить в силу собственных слов. Следовало только собраться с духом и произнести их в нужной последовательности, с должным пылом и в подходящую минуту. Она просто не могла не понять его! В речи, заготовленной Александром, содержалось все - и логика, и надрыв, и искренность. На такое просто невозможно было не откликнуться. Да, она терпеть не могла ноющих мужиков. Пусть. Свою аргументацию Александр собирался преподать с достоинством, с неким героическим холодком. Ей нашлось бы что оценить, над чем призадуматься.

Однако в жизни все выходило совсем не так. Задуманное рушилось, как карточный домик, превращаясь в безликую плоскость, в форменное ничто. Александр не мог уразуметь, каким таким дьявольским образом все рассыпалось в прах. Ольга заявлялась домой как всегда поздно, но не робко и виновато, а тем же царственным шагом, который, собственно, он и любил, узнавая из тысячи других. Она могла хмуриться, думая о чем-то своем, могла преспокойно осведомиться про ужин, но она никогда не оправдывалась. И вот тогда-то, робея, он приступал к своему монологу. Первые же фразы заставляли ее недоуменно поднимать голову, и слова, к ужасу Александра, получались нескладными, а тон совершенно не походил на тот, что проигрывался им в воображении. Понимая все это, он начинал злиться, и оттого еще больше портил впечатление от заготовленного монолога. Отточенная речь и впрямь превращалась в форменное нытье. Прислушиваясь к себе отстраненно, он все более ужасался. То, что совсем недавно казалось таким возможным, превращалось в мираж, наглядно демонстрируя всю тщету человеческих потуг на мирное сосуществование. В самом деле! К чему дискутировать о национальных притязаниях, об интеллектуальных недугах президентов, когда простейший из тандемов - семья в два человека являет собой плот, ежедневно разваливающийся по бревнышкам? Что нужно этим двоим, чтобы не глядеть друг на друга с ненавистью? Неужели спасает только бегство в противоположных направлениях? Что касается Александра, то его подобная перспектива откровенно страшила. Слишком ясно сознавал он, что собственная его жизнь расцвечивается лишь в ЕЕ присутствии. Только рядом с НЕЙ приобретало смысл все остальное: работа, друзья, хозяйство.

Поднеся руку к настольной лампе, Александр стиснул зубы и прижал палец к раскаленному стеклу. Дернувшись, тут же сунул обожженный палец в рот. Он никогда не умел терпеть боль.

Не к месту вспомнилось, как однажды рассказал зашедшему в гости Лене Логинову, что, засиживаясь за работой до часу ночи, в спальню он потом заходит на цыпочках, дабы не разбудить "царевну". Ольга, присутствующая при разговоре, ехидно вмешалась: "И все равно будит, слон эдакий! А главное - ныряет под одеяло как сосулька холодный. Представь, каково согревать такого!" Леонид тогда посмеялся, а Александр надулся. Это ее фразочка "холодный, как сосулька" отчего-то обидела и запомнилась...

***

Этажом ниже возле раскрытой форточки курила Ольга. Дым сигареты разъедал глаза и он же, вероятно, был причиной происходящего. Спрятав левую кисть под мышку, правой Ольга нервно и неумело размазывала скатывающиеся по щекам слезы. Они бежали одна за другой абсолютно непроизвольно - в полном молчании, без рыданий. Изредка она себе такое позволяла, хотя свидетели никогда не допускались. Глядя в заоконную тьму, Ольга думала о жизни. То есть, это ей так казалось, что думала. Человек редко и трудно ловит себя на зыбком процессе раздумий. Мысль не вьется из мохнатого облака пряжи чудесной нитью. Рождение ее - куда более путано и необъяснимо. Фиксация на бумаге или экране - лишь тень и отголосок пронесшегося в голове. Человек может терзаться, подстегивая внутренний галоп, но вести мысль за руку, многоопытным гидом ориентируясь в путанице лабиринтов, он не в состоянии. Печальная правда в том и заключается, что вещее, если оно и впрямь вещее, всегда приходит извне и оно же по собственному великодушию позволяет мозгу тешиться иллюзией авторства. Монополия, патенты, свидетельства - все то, что раздается с небес щедро и неделимо, на земле немедленно сортируется и сгребается в кучки. Его и твое, мое и ваше... Так родители, накупившие детям конфет, вероятно, испытывают досаду, следя за бранчливой дележкой. Оттого, может, и ближе других к пониманию "вещего" художники, создающие единое для всех. Их полотна разглядывают тысячи глаз, а книги листают тысячи пальцев. Хотя и здесь на специальных латунных табличках, на красочных обложках не забывают указывать имена, фамилии и псевдонимы. Никогда не забывают...

Ольга швырнула окурок в форточку, из кухни прошла в комнату. Леонид спал в кресле, неудобно свесив голову на плечо. Максимов разметался в жару на диване. Нога, перебинтованная выше колена, угадывалась в полумраке белым пятном. Он что-то бормотал сквозь сон. Кажется, кого-то ругал. Может быть, за полученную неведомо где пулю. Удивительно, но сам факт огнестрельного ранения Ольгу почти не встревожил. Что поделаешь, время нынче такое. Как сказал бы Саид: "стреляют"... На улицах и впрямь стреляли, вытворяя порой такое, чего еще лет десять назад нельзя было увидеть в самых жутких фильмах. И мрачноватую картину "Грачи" теперь впору было бы назвать "Соловушки". И потом мужчины - это все-таки мужчины. Без брани, без кулаков и вспыльчивого ума Ольга их себе не представляла. Она и сама, если бы ей предоставили такой выбор, предпочла бы родиться мужчиной. Женское ей претило, зачастую просто раздражало, но с этим приходилось мириться, как приходилось мириться со многим другим.