Грегори МакДональд - Флетч & Co

— А что я мог сделать?

— Спичрайтеры несут ответственность за каждое слово, что слетает с языка кандидата.

— Тем не менее, Уолш, не прошло и двух часов после нашего разговора, как твой папаша выступил в Уинслоу с блестящей речью, развив одну-две высказанных мною идей…

— Он злился на эту бабку из Конгресса. Злился на прессу, выставившую его чуть ли не растлителем малолетних. Вот он и нанес ответный удар. Мы… наверное, я слишком уж надавил на него, требуя от него чего-то существенного, лишь бы попасть в вечерние выпуски новостей.

— А я полагаю, что речь удалась.

— Еще бы. Ты же попал в творцы истории. На вопрос: «Почему Кэкстон Уилер не стал президентом Соединенных Штатов?», — твои правнуки смогут прочитать в книжке следующий ответ: «Потому что в Уинслоу, в снегопад, выступил с неудачной речью, критикуя христианство и демократию».

— Слушай, Уолш, может, я это делаю подсознательно, как только оказываюсь рядом с начальством? Любым начальством. Сразу начинаю закладывать мины. Твой отец — единственный начальник, который мне понравился. Я бы не хотел ставить под угрозу его карьеру.

— Эдипов комплекс. Ты об этом?

— Возможно. Я по натуре бунтарь. Никогда не ладил с начальством. Ты это знаешь не хуже меня. Ты помнишь холм 1918. А я помню, что щедро снабдил весь взвод марихуаной, дабы, накурившись, мы не смогли участвовать в более ранней операции. Я знал, что нас отправляют на смерть.

— Ты был прав.

— А тебя чуть не отдали под трибунал.

— Взвод все равно расчехвостили.

— Слушай, Уолш, я репортер. А не пай-мальчик. И мне чертовски противно говорить этим журналистам, что мне нравятся их статьи, когда они двух слов связать не могут.

Уолш вглядывался в темноту, окружающую пятно света вокруг торшера.

— Может, мне собрать вещи и ускакать вечерней лошадью?

— А зачем ты привел ко мне Бетси Гинзберг?

— Чтобы вы поздоровались.

Уолш покачал головой.

— Вот что еще, Уолш, — продолжил Флетч. — Дама, с которой я познакомился задолго до этой предвыборной кампании, сегодня отказалась поужинать со мной из-за моей работы. Из-за того, что я — пресс-секретарь. Как ты борешься с изоляцией, Уолш?

— Флетч, я думаю, что пока о сексе надо забыть.

— Я могу от этого заболеть.

— Болей на здоровье.

— Другая дама предложила мне свое тело в обмен на интервью с твоей матерью.

— Ты согласился?

— Разумеется, нет.

— Видишь? Ты уже болен.

— Может, мне лучше уехать, Уолш?

Уолш уставился на полированную поверхность стола.

— Ты лишь давал отцу монеты. Детей он одаривал сам. Некоторых детей. Ты лишь поделился с ним своими мыслями. А речь произносил не ты.

Флетч потянулся.

— Может, этим мне и нравится твой отец. У него тоже мятежная натура. Он ищет истину. И доносит до людей то, что считает нужным. Кстати, мне позвонил Джеймс. Он в Айове, на похоронах Вика Роббинса.

— Мерзавец. Он поехал туда в надежде, что Аптон возьмет его в свою команду.

— Я тоже подумал об этом.

— Сомнений тут быть не может.

— Он долго говорил со мной. Давал советы. Отвечал на вопросы.

— Небось, сказал, что любит отца больше, чем себя. Готов на все, лишь бы помочь ему. Предложил звонить в любое время. Я прав?

— Абсолютно.

— Плохо ли ему быть в курсе наших дел. Больше не говори с ним.

— Но я думаю, что он сказал правду. Двадцать три года…

— Ничего не значат.

— Возможно, но…

Уолш махнул рукой, отсекая возражения.

— Он стремился опорочить мою мать. Такое не прощается. Нельзя заявлять о верности моему отцу, предвыборной кампании и подкладывать матери такую свинью.

— Он трактует случившееся иначе.

— Тебе хочется, чтобы Джеймс получил прежнюю работу? Твою работу?

— Наверное, это невозможно.

— Невозможно. Этот подонок сам вырыл себе яму. Ошибки бывают и в нашем деле. Ничто человеческое нам не чуждо. Но, если ты пошел войной на жену кандидата, в избирательной кампании тебе места нет.

— Уолш, послушай меня. — Он говорит, что характер твоей матери становится все хуже. Это начинают замечать люди, журналисты…

Уолш покачал головой, показывая, что не согласен с таким выводом:

— Когда одновременно говорят десять человек, кому-то приходится кричать.

— Эта сцена в спальне твоего отца…

— Ерунда, мама просто стравила пар. Слишком уж велико напряжение, — Флетч всматривался в глаза Уолша. — Разве она причинила хоть какой-то урон? Люди узнали, что кандидат смотрит фильмы Арчи Банкера. Это и хорошо. Всем ясно, что ничто человеческое ему не чуждо.

— Не чуждо, Уолш?

— Естественно.

— Но только Шустрик Грасселли знает, насколько не чуждо, так?

Уолш коротко глянул на Флетча.

— Я вижу, репортеры пристали к тебе с вопросами об отлучках отца. Мне следовало предупредить тебя.

— Ты знаешь, куда он ездит, Уолш?

— Конечно. В один уединенный дом. Принадлежащий приятелю. Приезжает туда, ловит рыбу, отдыхает, читает исторические романы. Вырабатывает политическую стратегию.

— Откуда тебе это известно?

— Он сам сказал мне. Номер телефона не дает никому. Звонит нам сам. Регулярно. Мы его не беспокоим. Он не хочет, чтобы репортеры прознали об этом. Я его понимаю.

— Кто этот приятель?

— Его сокурсник по юридическому факультету. Адвокат.

Зазвонил телефон. Уолш схватил трубку.

— Слушаю… Уже иду, — он положил трубку, поднялся. — Мать.

Флетч остался в кресле.

— Когда ты спишь, Уолш? — спросил он.

— Отосплюсь в Белом Доме, — ответил тот.

Флетч вышел из лифта на пятом этаже и зашагал к своему номеру. В коридоре он увидел человека, стоящего спиной к лифту. Правой рукой человек опирался о стену, левой держался за голову.

Флетч подошел к нему.

— Билл?

Глаза Билла Дикманна застилала пелена. Флетча он не узнавал. Возможно, даже не догадывался, что к нему обращаются.

— Билл…

Колени Дикманна подогнулись. Флетч не успел подхватить его. Все произошло слишком внезапно. Мгновение спустя Билл Дикманн лежал на полу без сознания. С его лица исчезла гримаса боли.

В кармане пиджака Дикманна Флетч нашел ключ от номера 916. Весил Дикманн немало. Но Флетч дотащил его до служебного лифта.

Когда раскрылись двери, перед Флетчем возник Эндрю Эсти: в пальто, со значком «Госпел дейли». В одной руке Эсти держал чемодан, в другой — портативную пишущую машинку.

— Я думал, вы покинули нас, мистер Эсти, — войдя в лифт, Флетч нажал кнопку с цифрой «9».

— Мне приказали вернуться.

Эсти как бы и не замечал Дикманна, навалившегося на спину Флетча.

— Я рад, что вы вернулись.

— Я особой радости не испытываю, — сухо ответил Эсти.

— Но кто-то должен делать эту работу.

— Нужели вы думаете, что мы могли оставить наших читателей в неведении, когда развернута антиамериканская, антихристианская кампания?