Микки Спиллейн - Капкан на наследника

— Полегче, юная леди, — сказал я.

— Здорово, — мечтательно вздохнула она, закрыла кран и сделала шаг назад, чтобы получше разглядеть меня. — Да у тебя больше, чем в Британском музее!

— Спасибо, малышка. — Я бросил ей полотенце и выбрался из душа.

Но остановить ее не представлялось никакой возможности. Она провела кончиками пальцев по моей спине и развернула меня к себе, пока я пытался вытереться. Она глядела на меня снизу вверх, губы мягкие, влажные, зовущие, груди набухли и призывно топорщились в мою сторону, предлагая себя, в глазах — сумасшедшие искорки. И на этот раз, когда Шейла протянула ко мне руку, в ее прикосновении почувствовалась такая сила и решительность, что мне захотелось кинуться на нее здесь и сейчас. Но нельзя было забывать, что на мою долю выпала роль доктора, и это ее последний шанс поправиться.

Пальцы ее властно сжались.

— Я стараюсь, — сказал я.

— Плохо стараешься. Старайся лучше.

И вот настал тот самый момент.

— Куда ты хочешь, детка?

У нее было такое выражение лица, будто кто-то окатил ее из ведра ледянющей водой, но тут же на смену ему пришло то, другое, в котором я никак не мог разобраться: внутренняя решимость довести дело до конца.

Ты можешь ненавидеть зубных врачей. Ты можешь до чертиков бояться их. Но когда у тебя болит зуб, ты все равно идешь к дантисту. И на поверку все оказывается не так уж и страшно. И ты больше не боишься, и ненависть тоже куда-то пропала. Неужели все настолько просто?

— Ты что, никогда раньше не была с парнем в душе? — спросил я.

— Только с Кроссом. Три раза.

— И что случилось? — Я отбросил полотенце и потянулся за маленьким флакончиком дезодоранта. Я брызгал подмышки и задницу до тех пор, пока окончательно не замерз, потом закрыл колпачок, облился до кучи одеколоном, и теперь пахло от меня просто восхитительно. Розарий, а не мужик. В Европе такого не было, там девицы пришивали к одежде подмышечники против пота. И им никогда не приходило в голову осветлить свои пуськи.

— Мерзкий ты урод, — сморщила она носик.

Я понял, что напал на правильный путь.

— Ты сколько лет замужем?

— Слишком долго.

— Это не ответ. — У меня остались всего одни шорты, и я уже собрался натянуть их.

— Не делай этого, — попросила она меня.

— Малыш...

— Я знаю, Дог.

— Что знаешь?

— Знаю, что ты знаешь. Про меня. По лицу вижу.

— Пытаюсь вести себя профессионально, сладкая моя.

— Угу. — На этот раз она улыбнулась от всей души.

Шейла сбросила полотенце, и перед моим взором предстало прекрасное обнаженное тело — одно из тех, о которых пишут в книгах, с большой пышной грудью и черным треугольничком внизу, скрывающим вход в пещеру порока, а вот и тропинка, мокрая и скользкая, нежная и призывная, которая ведет прямо в эту пещерку.

— Я хорошенькая? — вопросительно поглядела на меня Шейла.

— Восхитительная, — пробежался я по ней взглядом.

— А поточнее?

Я прикрыл свое взбунтовавшееся хозяйство шортами и натянул майку.

— Пошла на хрен.

— Почему бы и нет?

Я взглянул на нее и увидел, что все ее тело дрожит, каждый мускул напрягся, словно завязался в узел, живот подтянулся, но глаза говорили совсем другое, совершенно противоположное, в них не было ни страха, ни сожаления, и я взял ее за руку и повел в темную спальню, где с прежних времен сохранилась огромная кровать, скинул с себя тряпки, и теперь только кожа касалась кожи. Я перекатился на нее, дал ей почувствовать все свое тело, подержал ее в объятиях, ожидая, когда придет на помощь ментальный наркоз.

Ей не пришлось объяснять мне. Я и так видел все по ее глазам. Она была права, когда сказала, что я знаю. Часы превратились в минуты, а минуты — в секунды, и все, что так долго угнетало ее, все, с чем ей приходилось жить все эти годы, все, что ей стоило выкинуть на помойку много лет тому назад, я превратил в одну прекрасную ночь любви и восторга. Она в деталях поведала мне о том, как ее насиловали снова и снова, и я внимал ей, и чувствовал ее боль, и ненавидел этот акт вместе с ней, и пробовал на вкус ее страстное стремление к невозможному, ее жгучую тягу к непознанному, и, когда на вершине оргазма она, даже не подозревая об этом, выкрикнула имя своего мужа, я понял, что кошмарные сны навсегда покинули ее.

Шейла поглядела на меня, и лунный свет, падающий на ее прелестное личико, придал еще больше выразительности огромным сонным глазам.

— Спасибо тебе, Дог, — прошептала она.

— Не надо благодарить меня, куколка, — растянул я губы в улыбке.

— Могу я предложить тебе денег?

— Если хочешь, чтобы я прогнал тебя, то пожалуйста, милости просим.

— Нет, не хотелось бы, но раз уж все это было только ради меня, то и мне хочется чем-нибудь тебя отблагодарить.

— Чем же?

— Сделай из меня настоящую женщину. Которая может все.

— Да ты спятила, что ли?!

— Ну, пожалуйста. Все остальное мы уже перепробовали. Еще один... укольчик.

— Ведьма, а не пациент! — сказал я.

— Дьявол, а не доктор! — ответила она и, встав на четвереньки, заняла классическую порнографическую позу. — Ну, давай, Дог, глубже. Если верить твоему имени, то эта позиция должна быть твоей излюбленной.

В небе бухало, булькало, и, наконец, оно разразилось мягким потоком дождя. Тяжелые свинцовые облака кружились над головами, будто нарочно придерживая свое содержимое, чтобы найти подходящий объект для излияний. Выжидали.

Выжидали.

Выжидали все. Каждый в своем месте.

Выжидал Арнольд Белл. Выжидали братья Гвидо. Выжидал Чет Линден. Кинокомпания тоже выжидала. И Кросс Макмиллан выжидал. И Феррис-655 томился ожиданием.

Зернышко, притаившееся в моем подсознании и ставшее ростком, окрепшим и выпустившим листочки, в конце концов отцвело, на месте бутона появился плод, и я вспомнил Ферриса. 655 — это номер связного почтового ящика, но по этой линии курьера я встретил только однажды, и произошло это в 1948 году. Звали его Вил, а прозвище у него было Феррис Вил — Чертово Колесо, потому что он был чертовым перестраховщиком и нарезал круг за кругом, чтобы удостовериться, что за ним нет никакого хвоста или хвост этот отстал. Он без лишних вопросов прерывал связи и знакомства, всегда доставлял товар точно по расписанию и никогда не ввязывался в авантюры и не пытался никого надуть, даже если считал, что все преимущества на его стороне и обстоятельства складываются в его пользу. Мне пришлось наехать на него, потому что никогда не нравились те, кто напускал на себя туману, и, кроме того, его чертова анонимность была настоящим вызовом мне самому, и все твердили, что мне ни за что не удастся увидеть его. Но как бы то ни было, мне все же удалось сделать это, и в итоге я встретился лицом к лицу с парнем, который терроризировал нацистских шишек весь тот недолгий промежуток времени, когда они оккупировали Париж. Он тоже увидел меня, и что, вы думаете, он сделал? Да просто одарил меня загадочной улыбкой и поплелся прочь, низко опустив голову, осознавая, что я раскрыл его возраст и понял: никакие ему не восемьдесят, а пятьдесят или около того и он все еще достаточно силен и ловок, чтобы убить человека голыми руками или снести ему голову взмахом ноги, а потом непринужденно уйти от погони, легко перескакивая с крыши на крышу, в то время как гестапо разыскивает престарелого инвалида.