Юлия Пахоменко - Дожить до премьеры

В среду я поняла, что по неопытности начала не с того конца. Мне надо было сначала придумать само преступление, заранее знать убийцу и его мотив, и потом уже описывать расследование. А у меня был всего лишь труп и больше ничего. Мне нужна была помощь, поэтому я стала думать о том, кто будет это дело расследовать. Идея пришла почти сразу, но можно ли было ее осуществить? Я позвонила Броньке.

– Слушай, а молодых ваши дамы играют? Или я должна всех участников держать на уровне не моложе сорока?

– Что ты, что ты! Чем моложе, тем лучше! Знаешь, как они обожают играть принцесс и фей? Перевоплощение, дорогая, это вторая жизнь! Для хорошей актрисы сделать скачок лет на тридцать – раз плюнуть! Учитывая отличный грим, который делает чудеса… Давай молоденьких, без разговоров!

Я обрадовалась. Значит, моя идея пойдет. Как только я подумала о следователе, мне сразу представилась следовательница: молодая, совсем девочка. Но это она просто так молодо выгялдит. На самом деле она уже делает стремительную карьеру благодаря своему уму и сообразительности. И, конечно же, она из наших, из эмигрантских. Я всегда любуюсь на детей и внуков наших знакомых, какие они энергичные, сильные, умные, смело шагающие вперед. Мы частенько сидим и весь вечер говорим только о них. Показываем фотографии, перебираем все оценки и все достижения последних месяцев. Честное слово, я люблю их всех, не только своих. Для меня они все "наши": из Ленинграда, Москвы, Риги, Днепропетровка, Омска. Они оправдывают наши эмигрантские муки и фантомные боли, наши депрессии и бессонные ночи. Если у них все хорошо сложилось, значит мы сломали свои жизни не зря. И как упавшее дерево дает новые ростки и корни, так и мы держимся и живем нашими детьми и внуками, которые дают нам возможности прирастать и укореняться в этой чужой земле.

Чтобы как следует обкатать свои мысли, мне был нужен хороший собеседник, точнее слушатель. А кто может слушать лучше тети Шуры? Даже и не думайте, она в этом деле непревзойденный мастер! И я пошла к тете Шуре.

Тетя Шура старше меня всего лет на десять, и мы на ты, но я все равно называю ее „тетя Шура“, так повелось. А она меня – Саня-джан. И не скажешь, что мы тезки! Я выхожу на лестничную площадку, поднимаюсь на восьмой этаж и по дороге вспоминаю, как тетя Шура нам в свое время здорово помогла устроиться в этом доме. Подумать только, почти 25 лет назад, а помню как сейчас: мы вышли из такси и вытащили огромные клетчатые сумки, сложили их небольшой горкой во дворе и встали перед парадной. Мама, я и Глеб. Мама была совершенно убита происходящим, у меня было ощущение, что после пересечения границы у нее просто сели батарейки. Она старалась делать все, что я ее просила, но видно было, что у нее нет никаких сил сделать лишнее движение. Так и сейчас, она просто стояла с каменным лицом, ожидая – нет, даже не ожидая, что я скажу. Просто стояла, и все. А Глеб сердился, что мы уехали из общежития, потому что там у него остался друг. Он засунул руки в карманы с видом „вы еще пожалеете“ и заранее ненавидел дом, из-за которого ему пришлось расстаться с Павликом. Я была совершенно растеряна. Месяц назад я смотрела здесь квартиру – смотрела в полглаза, потому что заранее решила, что мы ее снимем; у меня не было времени на перебор вариантов – надо было срочно обзаводиться жильем и записывать Глеба в школу, через неделю начинался учебный год. Также вполглаза я подписала договор аренды, мечтая, чтобы вся эта канитель поскорее закончилась и у нас появилась бы крыша над головой. Лежа без сна на узенькой койке в общежитии, я мечтала о собственном жилье – конечно, о собственном не в смысле владения недвижимостью, нет, мне просто хотелось иметь квартиру, в которой живет только наша семья, и больше никого. Никаких общих кухонь, туалетов, мытья коридоров, ссор из-за того, кто сколько проговорил по телефону. Мне казалось, что как только у нас появится „свой дом“, все наладится, все пойдет по-другому. И вот теперь мы стояли перед этим домом – огромным, многоэтажным, отчаянно чужим, и я даже не помнила, на каком этаже наша квартира. Пока я копалась в сумке, пытаясь найти бумаги на квартиру, на крыльце показалась тетя Шура. По случаю жаркой погоды она была в ярко-оранжевом платье-балахоне, и мне показалось, что нам явился ангел.

– Новенькие? – тета Шура подошла к нам и протянула маленькую, узкую и шершавую руку. – Добро пожаловать, будем соседями!

И всё как-то очень быстро образовалось. Глеб был отправлен к тете Шуре домой, моментально задружился там с ее сыном Артуром и очень скоро забыл о своем ужасном горе. Маму усадили на балконе – там от прошлых жильцов осталось плетеное кресло, – и она сидела, глядя на небольшой зеленый двор с детской площадкой. Мы с тетей Шурой первым делом наладили жизнь на кухне: мойка там уже стояла, электрическую плитку на две конфорки мы привезли с собой. Тетя Шура притащила пару ведер, тряпки, чистящие средства и мы два часа подряд терли кафель на стенах и на полу. Всего лишь за один день мы умудрились превратить квартиру в жилое пространство; пусть спать нам пришлось на чьих-то старых матрацах, а вместо стола была доска на двух коробках.

Я-то думала, что буду биться об этот мир, как муха об стекло, а тетя Шура взяла, да и открыла для меня окно! И уже на следующий день я проснулась с удивительно приятным ощущением – я дома, я дома!

За время чистки кафеля мы успели подружиться на все последующие двадцать лет. Отрывочно, из небольших рассказов и обмолвок я узнавала про ее прошлую жизнь. Шурочкина мама родилась и жила в Ленинграде (ага, я же сразу почувствовала родную душу!), а в самом начале войны, слава богу, успела эвакуироваться в Ташкент. Там и осталась, работала учительницей русского языка и литературы. Шурочку родила поздно, в 34, и шурочкин папа как-то незаметно прошел по касательной, очень скоро удалившись в неизвестном направлении. Шурочка была отличница и спортсменка. „Бегала на длинные дистанции“, – без особенного хвастовства, но достаточно внушительно сказала она. И я сразу представила: худенькая, но крепкая девочка под палящим солнцем – бежит, бежит, бежит, финиш еще далеко… Она потом так и жила: сосредоточенно, напряженно, с полной выкладкой.

Мечтала поступить в институт на биологический, очень хорошо закончила школу – и в это лето мама слегла с рассеянным склерозом. Поэтому вместо института Шурочка устроилась в недавно открытый НИИ вирусологии лаборанткой. На личную жизнь сил не хватало – надо было заботиться о маме, которая медленно но верно отступала по всем фронтам: день за днем уходила память, зрение, слух… Отец Артурчика пришел и ушел так же, как и ее собственный отец – незаметно, скользнув по касательной и исчезнув в водовороте жизни. После Перестройки из НИИ пришлось уходить – денег не платили, серьезной работы не велось, каждый старался выжить в одиночку, как мог. В это время ушла и мама – как будто поняла, что дочку надо освободить. Шура оглядывалась по сторонам, придумывая как выжить и спасти подрастающего сына от армии. Пришлось связаться с дальней родней в Ленинграде – как-то получилось, что мало общались, но открытки на новый год и 8 марта слали регулярно. Откликнулись по-человечески, хотя всем тогда было хреново; помогли с переездом и устройством на первое время. Только приехали, познакомились получше со своими родственниками и их друзьями – и оказалось, что почти все уже сидят на чемоданах. Германия принимает евреев! Оказалось, что пятая графа может приносить не только неприятности. Кто уже был „настоящий еврей“, подавали документы на постоянное место жительства. Остальные побежали копаться в своей родословной. Тогда и родился анекдот „Ты еврей? А я не смог“. Но многие смогли, и Шура со стремительно подрастающим Артуром тоже влилась в эти потоки, текущие на запад. „Пропадать – так с музыкой, вот как я думала тогда! – смеясь, говорила мне тетя Шура. – Мне только Артурчика хотелось увезти в новый сияющий мир, где призыв в армию не несёт смертельной опасности. А сама, думаю, уж как-нибудь доживу. Кто бы мог подумать, что жизнь моя только начнётся?“