Надежда Лиманская - Бездна смотрит на тебя

— Валери, милый, давай в гостиницу! Там и поедим!

— На завтрак давно опоздали, пропустили обед! Остаётся ужин! Тебе не надоела французская кухня? Забыла? Вечерами-то, ресторан нашей гостиницы превращается в ресторан высокой, как там, в рекламном проспекте, французской кухни! Во как! Но я, мать, не князь Облонский! Не гурман, как этот, со вкусами эпикурейца!

— Лев Толстой! Анна Каренина!

— Совершенно верно! Умница ты, Лерка! Даром, что за кордоном родилась! А своя, в доску! Помнишь, да? Как любовно описал его наш барин, граф по имени Лев Николаевич Толстой. — Затем, — эх, жаль, — вздохнул, — говорят, в декабре в этом ресторане устраивают невероятно роскошные буфеты с русскими национальными закусками! Да-а! — похлопал вдруг себя по животу, — вот и борща, и мяса… Водки ледяной хочу!

Валерия звонко рассмеялась: — Золотой ты, мой, русский мужик! — Бесшабашно махнула рукой, — веди! Куда захочешь, туда и пойдём!

Рано утром они поехали по адресу русской прабабушки Валерии. С одной из красивейших улиц нырнули, что называется в подворотню. Чугунное кружево ворот, состоящих из двух половинок — распахнуто. Сердце чуть не вылетало из её груди. Валерия сделала несколько шагов внутрь двора. Слева, выстроившись в ряд, стояли мусорные баки. В них рылись два человека. Спитые красные лица, мешковатая грязная одежда, — мужчина и женщина неопределённого возраста. Валерию не пришлось что-либо объяснять. Все города мира наводнены многочисленной армией подобных людей. И в Америке таких, — Валерия, ни к месту, вдруг, вспомнила русскую грубую поговорку, — как собак нерезаных. Мельком взглянув на пару хорошо одетых людей, бомжи продолжили свою работу.

— Вот он, этот дом! — Валерий показал куда-то за деревья.

Пятиэтажное здание с двумя фасадами, эркерами, увенчанными башенками, а также украшенные лепниной, воспроизводили мотивы деревянной русской деревянной резьбы и вышивки. Дом живописно выделялся из всех окружающих застроек.

— Надо же, как хорошо сохранился! И здесь живут? — удивилась Лера.

— Дом, сразу видно, после ремонта!

Подойдя ближе, услышали:

— Небось, тоже из этих! Элиты этой самой, творческой! Ха-Ха! Хотя, не похоже. Не здешние! Заморские гости, кажись!

Затем тот же хриплый женский голос спросил:

— Господа! Кого-то ищите? Помогти?

— Спасибо, мамаша! — услышав русскую речь, обиженно поджала губы. — Какая мамаша я тебе?! — фыркнула женщина. — Сам ты, блин, козёл!

Не обращая внимания на маргиналов, агрессивно глядящих в их сторону, Валерий спросил:

— Хочешь войти? Я договорюсь с консьержкой!

Лера, скрестив руки на груди, молча стояла, рассматривала стены, окна. Отрицательно мотнула головой:

— Не стоит, думаю! Уйдём отсюда!

Не глядя на Валерия, поспешила к воротам. Он всё понял. Идол, благодаря ярким, трогательным рассказам прабабушки о своём детстве, о русской аристократией, на протяжении всей её жизни, созданный в подсознании, — свергнут с пьедестала, разрушен нелепой ситуацией. Она надеялась испытать нечто удивительное, что заденет, заставит трепетать. А тут — мусорные баки, бомжи. И новые люди. Теперь, — в их, старом доме. Чужие, вероятно, очень состоятельные, потому как живут в самом центре Петербурга, в этом, прекрасном доме. «Что ж, — как там, в Библии? — всё проходит! Пройдёт и это!», — решительно прошла, опередив его на расстоянии нескольких шагов.

Опомнилась, остановилась. У ограды Екатерининского сада на участке вдоль Невского проспекта, цепко ухватив Валерия за рукав, буквально поволокла вдоль работ художников, которые выставлялись здесь. Он купил ей портрет забавной маленькой девочки, играющей с собакой, рост которой гораздо превосходил ребёнка. Девочка, изображённая маслом на небольшом полотне, имела невероятную схожесть с Лерой. Конечно, маленькой.

Наконец, заметил, — настроение Леры заметно улучшилось. Определил сразу. По ямочкам на щеках, по искрящему тёплому синему пламени в глазах.

Лера с удивлением узнала, как именуют объекты на площади Островского, все питерцы. Библиотеку — «Публичка», театр — «Александринка», квадригу Аполлона на театре — «Кучер с Александринки». Сколько прозвищ памятнику Екатерине второй и говорить нечего! Самое приличное — «Печатка».

— Смотри, мать, — обратился Валерий, — видишь бронзовых фаворитов вокруг пьедестала?

— Вижу, конечно! Ну и что?

— А то! Питерские острословы рассказывают: эти самые фавориты жестами демонстрируют, якобы, размеры своих достоинств. А вот Державин виновато разводит руками!

Лера заливисто расхохоталась.

— Ну и, слава богу, я рад, что ты окончательно пришла в себя! Кстати! Одна из легенд гласит, — под памятником зарыты несметные богатства! Ещё давно, при закладке памятника одна из дам, сорвала с себя перстень и бросила в котлован. И её примеру, представляешь, последовали другие дамы.

Они обошли памятник.

— Самый несчастный монумент! У него, к тому же, часто пропадают скульптурные детали: бронзовые цепи, ордена, шпаги. Однажды Екатерина была замечена, — продолжал Валерий с улыбкой, — в тельняшке и с бутылкой в руках! Подвыпившие моряки так пошутили!

— Это не есть культурно! — неожиданно воскликнула в ответ, коверкая русскую речь, Лера. Возмутилась: — Дикость! Ни в одной стране этого бы не произошло!

— Да, вот ещё! Как раз то, что сейчас бы объединило все народы и культуры! — Она посмотрела на него. Шутит? — «Катькин садик» — место встречи геев ещё с царских времён!

Она подняла бровь.

— Удивлена?

— Признаться, да!

— Это почему?

— Россия, Валери, всё же суровая страна. Весь мир об этом знает! История страны, нравы! Как могло такое появиться здесь?

— А что нравы? Что удивительного?

— И нравы — тоже. И жизнь. — Вздохнула. — Она здесь настоящая, понимаешь? Без всякого искусственного налёта, внешней шелухи! Без фальши! Здесь даже за большими деньгами не спрячешься! Всё на виду! — потёрла лоб. — Не то, что в Европе или у нас, Штатах! У вас, если людям хорошо, весело, — они смеются! Нет, — молча печалятся.

Лера подняла голову, взглянула на небо, вздохнула: — И всегда грустят! Эта вселенская русская грусть! — Вспомнила слова мэтра Доминика Биноша. — Грустят о том, чего нет, и не было никогда!

Валерий с новым интересом взглянул на неё.

Россия. Ленинград. Середина 70 — х.

Мама оказалась дома. Одна. Открыв дверь, едва бросила взгляд на дочь… Всё поняла.

— Деточка! — крепко обняла. Затем внезапно сделала шаг назад. Жёстко:

— Нагулялась?!

Девушка продолжала стоять у двери, затем прислонилась к стене. Мать ушла вглубь квартиры. Обоняние уловило приторный запах лекарств. Прошло несколько секунд, возможно, минут. Дочь, сутулясь, вошла в комнату. Мама сидела, опустив голову и, сомкнув руки в замок, о чём-то думала. Подняла глаза.