Надежда Лиманская - Бездна смотрит на тебя

— Этот, — указав на мужчину пальцем, — будет твоим папкой! А я! Я тебе не сестра! А мамка твоя! — жалко сморщилась, — иди ко мне, кровиночка моя!

Постояв немного, девочка бросилась в свою комнату. Придвинула стул к двери, со страхом слушала, что там, на кухне. Пьяная компания, ещё немного пошумела, выясняя какие-то отношения. Наконец, всё смолкло.

Было не до уроков. Скорее бы пришла мама! Она осторожно, чтобы не шуметь, на цыпочках, вышла из комнаты. Заглянула на кухню. «Сестра» и гости, уронив головы прямо на грязную посуду, беспробудно спали.

Наконец, послышался шум входной двери.

— Мама! — выбежала девочка навстречу. Со слезами: — Я не твоя дочь? Эта ужасная женщина, моя «сестра»… Неужели?! Мамочка! — не договорив, рыдая, бросилась к ней, крепко обняла.

— Кто?! Кто тебе это сказал?! Успокойся! Не слушай эту пьяницу! — обняла ребёнка. Оленька чувствовала, как от возмущения трясёт маму.

Грубый запах табака витал в чистой, ухоженной квартире. Тяжёлый смрад алкоголя, пустые бутылки, грязь на кухне. Она решительно вошла. Взяв себя в руки, ласково, но твёрдо, предложила Оленьке:

— Иди, милая, к себе, в комнату! Тебе не следует на это смотреть!

Девочка не видела, как мама, на всякий случай, взяв кухонный нож, стала тормошить пьяную компанию. Кое — как, проснувшись, и, увидев нож в руке матери, дочь завизжала от страха. Зная, на что та способна.

— Пошла вон! — прошипела мать, — и этих убери! Быстро! Ты меня знаешь! — В воздухе свернуло остриё ножа.

Не прошенные гости удалились. Несколько дней не появлялась и дочь. Летели дни, недели. Покой и благополучие покинули их дом. Проведённые дочерью, — как она и предполагала, — семь лет в тюрьме, и никакие другие обстоятельства не в силах были что-либо изменить. Всё периодически повторялось. Попойки и шум, безобразные сцены выяснения отношений. Ещё недавно, уважающие её соседи, теперь стали косо поглядывать. Здоровались сухо, некоторые перестали здороваться вовсе.

Оленька! Ради неё она готова была на всё, даже…

Не смотря ни на что, готовились к празднику, как всегда тщательно, стараясь ничего не забыть. Новый год, всё — таки. Оживлённо обсуждая что-то с коллегами, она не сразу заметила зарёванную внучку. Пушистая белая шапочка в руке, волосы растрёпаны. Бросилась к ребёнку, пыталась расспросить. Не проронив ни слова в ответ, девочка бросилась назад, к дверям. Едва одевшись, побежала за ней. Уже на улице, заботливо надевая внучке шапочку и, застёгивая пуговицы на шубке, вдруг услышала:

— Мама! Я уйду из дома, если…, — сквозь слёзы тихо произнесла Оленька.

Теперь она работала в городской библиотеке, рядом со школой, где училась её дочь — внучка. Было удобно провожать и встречать Оленьку, каждый миг быть в курсе её детской жизни. Завтра долгожданный утренник — ёлка. У внучки всего два урока, пришла пораньше домой, а там…

То, что мать увидела в собственной квартире, — даже её, повидавшей многое в жизни, ошеломило. Прямо на кухонном полу, после оргии, лежало три пьяных обнажённых тела. Незнакомый мужчина, её дочь и та самая женщина, которую выгнала когда-то. Медленно повернула застывшее лицо к внучке.

— Когда я вошла, — всхлипнула девочка, — они занимались нехорошими делами, а дяденька предложил мне…

Женщина, хлопнув дверью на кухню, и, кое-как, успокоив малышку, отвела в детскую.

Набрав холодной воды из-под крана в кастрюлю, плеснула на обнажённые тела. Первым зашевелился мужчина. Вскочил. Растерянно озираясь, стал искать глазами одежду. Затем, расталкивая женщин, спросил вошедшую:

— Слышь? Ты кто такая?

— Да мать моя! Кто ж ещё? — внезапно ответила за неё пьяная дочь.

— Ты чё, шалава?! Ты говорила: здесь всё твоё! Мы же пожениться собирались? И жить здесь!

— Что-о? — воскликнула мать. — Ах, ты… Проваливайте! Немедленно! А ты останешься!

Дочь вскочила, попятилась: — Не надо, мамочка! Прости! Только не убивай!

Вскочила, услышав крик, вторая женщина. Наспех собрав вещи, гости выбежали на площадку. Вдогонку слыша:

— Не оставляйте! Она убьёт меня — а!

Зло усмехнулась, бросила дочери что-то, подвернувшееся под руку:

— Прикройся, бесстыжая!

Придерживая полотенце одной, другую руку вытянув вперёд, защищаясь, умоляла:

— Только не убивай! Всё сделаю! Что скажешь, всё сделаю! Прости! — Встала перед матерью на колени.

— Всё сделаешь, говоришь?! — проговорила сквозь зубы. Развернулась, быстро вышла из кухни. Принесла дорожную сумку: — Собирайся! — швырнула на пол тугую пачку денег. — Пошла вон! Живо! У меня больше нет дочери!

Москва. Наши дни.

— Слушай, Валери! А поехали на Патриаршие пруды!

— Лерка! Ну, откуда ты всё знаешь? Ответь? И Булгакова читала? — притянул к себе, обнял. — Да неужели?

— Обижаешь, начальник! — жмурясь от солнца, весело взглянула. — Представь себе!

— «Никогда не разговаривайте с неизвестными», — процитировал название первой главы «Мастера и Маргариты». — Это, кстати, к твоему вопросу тогда, в Питере. Помнишь, надеюсь?

Валерия вздохнула, покачала головой, не ответила.

— Так вот, — продолжал, словно недавно, состоявшийся разговор, Валерий, — политические репрессии, которые продолжались в тридцатые годы в нашей стране, этими строками в самом начале писатель выразил своё отношение к той системе, дорогая. Разоблачение пресловутых шпионов, «врагов народа». Массовая компания, психоз, одним словом. И когда Булгаков писал роман, на него шла сумасшедшая травля со стороны советской цензуры. Такие дела.

— «Пятый дом», «Седьмой дом». Отрезанная голова Берлиоза, которая живёт сама по себе… Брр, — Валерию передёрнуло.

Он насмешливо взглянул. — Вот оно, что! Только сейчас дошло! Ты читала роман как некую фантасмагорию, да? Или триллер? Жаль, милый стриж! Хотя чему удивляться. В Штатах даже «Анну Каренину» перевели как дорожное чтиво… — Повернул голову. — Жаль! А между тем, добавил серьёзно. — «Мастер…» — роман философский, эпический. Современные литературные критики считают его памятником. Москве. А знаешь, дорогая! Ведь Булгаков до последних дней так и не принял Москву. Да-а! — Затем на её вопросительное выражение лица. — До конца жизни считал дорогим своему сердцу только Киев! Сам-то, ведь, оттуда!

— Киев! О! Знаю! Киевская Русь. Вся Русь тоже «оттуда»? — смешно сморщила нос. Затем:

— Всё равно! Нет, сегодня не хочу! — тряхнула головой женщина. — Съездим позже!

— Ты права, Козье Болото посетить всегда успеем, а сейчас…

— Что ты сказал? Козье Болото?

— Ну да! В древности Патриаршие пруды назывались Козьим Болотом. Позже слобода, принадлежавшая патриарху Филарету, потому и Патриаршие пруды — Козье болото. Как видишь, в самом названии можно усмотреть две вещи. Не сочетаемые. И Бог, и дьявол одновременно. В Киеве, между прочим, самая главная площадь — площадь Независимости тоже воздвигнута на месте, что называлось в древней Руси Козьим Болотом. Ещё до Москвы, лет за триста, кажется.