Александр Костенко - Колье Барбары

— Эдуард Дмитриевич, я собиралась ложиться спать… — начала кочевряжиться я, мысленно моля бога, чтобы не переборщить. — Но если вы хотите, могу ненадолго составить вам компанию.

Эдик с видимым трудом оторвал мутный взгляд от созерцания моих коленок и, сглотнув слюну, икнул. Я открыла шампанское, налила почти полный стакан и со словами, — извините, но стакан только один, — протянула ему. Он легко, в один глоток опорожнил посуду, поморщился и опять уставился на мои голые ноги. Ну, что за мужики такие пошли? Никакой фантазии. Нет, чтобы хотя бы для вида поухаживать за девушкой, сказать какой комплимент, анекдот рассказать на худой конец. Так нет! Эдуарда, свет Дмитриевича интересовали, судя по его перевозбуждённому виду, вовсе не светские беседы. Впрочем, мне это сейчас было только на руку, именно этого я и добивалась. Я прошла, как можно более развратно виляя бёдрами к столу, взяла из его рук стакан и налив себе на два пальца, уселась в кресло. Доктор развалился за столом. Едва я села в глубокое кресло, как тотчас провалилась вниз, а мои колени, напротив, поднялись слишком высоко и оказались почти на уровне моей груди и поэтому я, видимо, представляла для гостя настолько аппетитное зрелище, что он, видимо, впал в глубокий ступор, близкий к коматозному состоянию, и упорно молчал, как баран. Пришлось опять брать инициативу в свои руки:

— Давай выпьем. Нет. Ты сиди, я сама налью, — остановила я его, когда увидела, что он немного пришёл в себя и готов ринуться за выпивкой. Я мягко отвела его руку в сторону и, вставая, как бы нечаянно дала возможность бедному мужику узреть во всех подробностях то, что таинственно темнело под подолом моей короткой рубашки. Любой нормальный и даже самый стойкий мужик, прочно женатый и обожающий свою жену, после такого зрелища окончательно потерял бы голову. И этот, конечно, был не исключение. А потому я решила, что пора переходить к делу. Я ещё немного выпила для храбрости и подсела к нему за стол.

— Эдик, тут понимаешь какое дело, — начала я, не обращая внимания на его всё более настойчивые поглаживания моих ног, — мне нужно на пару дней исчезнуть из госпиталя. Но так, чтобы никто из моих коллег ни о чём не догадался…

— Предлагаю сделку, — сразу очнулся Эдик и на редкость совершенно трезвым взглядом посмотрел на меня, — я даю тебе возможность отлучиться отсюда на некоторое время, а с тебя потом ресторан.

— Эдик, я согласна на всё, но только не сейчас. У меня очень мало времени, а ещё нужно найти машину.

— Хорошо. Согласен. Тогда сейчас — с тебя аванс в виде поцелуя, а с меня ключи от машины, — он выхватил из кармана белого, уже несвежего халата связку ключей и бросил на стол, — «Паджеро Спорт», всего неделю как из салона, бак полный.

— Спасибо. Я согласна, — сказала я, садясь к нему на колени, — только эти два дня никто не должен знать, что меня нет на месте. Я могу на тебя рассчитывать?

— Мы поместим тебя в бокс, в связи с ухудшением состояния твоего драгоценного здоровья. Бокс находится в реанимации и, кроме медперсонала, туда никого не пустят. А своих я предупрежу.

Выйдя на служебную автостоянку, я нажала на брелок сигнализации, и стоящий буквально в метре от меня «Паджеро Спорт» приятно мяукнул в ответ. Я запрыгнула в салон, завела двигатель, бросила взгляд на датчик топлива и с удовлетворением отметив, что стрелка действительно показывает почти полный бак, рванула с места. Полусонный охранник, даже не потрудившись выйти из будки, открыл шлагбаум, и я медленно вырулила с территории госпиталя.

Быстро миновав станцию метро «Щукинская», я оставила позади суперэлитные высотки «Алых парусов», перемахнула Строгинский мост и, миновав микрорайон «Строгино», выскочила на внешнюю сторону московской кольцевой автодороги. Проехав ещё немного, взяла вправо на Новую Ригу и уже на этой широкой автостраде от души притопила педаль газа, сразу решив выехать на Минскую трассу, через большую бетонку…

Ганна проснулась только ближе к полудню. Её разбудил шум, доносившийся с улицы через открытое окно спальни. Сладко потянувшись на мягкой перине, она встала и, обернувшись белоснежной простыней, подошла к окну. Яркое солнце уже стояло в зените. Даже из прохладного сумрака спальни замка было видно, как неподвижный раскалённый воздух дрожит на брусчатке моста через крепостной ров. Ганна взяла папиросу и, чиркнув спичкой, оглянулась назад. На кровати, на смятых простынях, раскинув руки в стороны, храпел во сне штурмбанфюрер. Вчера в честь прибытия в город командующего 4-й танковой группой генерала Гудериана немцы устроили в замке торжественный ужин при свечах. В охотничьем зале был накрыт огромный стол, ломившийся от яств. Шампанское и шнапс лились рекой. Напыщенные тосты за великую Германию и фюрера произносились пьяными офицерами чуть ли каждую минуту. Ганна, которую пригласил на приём комендант города, ушла далеко за полночь с сильной головной болью. Штурмбанфюрер СС Гюнтер Краузе галантно вызвался проводить её на второй этаж. Но она решила немного прогуляться перед сном в городском парке. Краузе вызвал шофёра, а потом они долго гуляли по сырым извилистым песчаным дорожкам, проложенным по вековым липовым аллеям, наслаждаясь после дневного зноя свежестью и лесной прохладой.

Ганна сама не ожидала, что эта прелестная ночная прогулка закончится постелью. Девушка прикурила папиросу и опять посмотрела за окно. По мосту без конца сновали мотоциклы с колясками, выезжали и заезжали грузовики с солдатами, груженные какими-то ящиками конные повозки. Часовые в черных касках с автоматами на груди стояли подобно каменным изваяниям по обе стороны въездных ворот на самом солнцепёке. Над их головами, прямо под окном, в который смотрела Ганна, обвисли на полном безветрии фашистские штандарты и напоминали выброшенные за окно для просушки пёстрые простыни. Приоткрыв окно и выбросив папиросу, девушка повернулась и прошла за деревянную, обтянутую зелёным шёлком ширму, где стоял туалетный столик с кувшином тёплой воды для умывания, видимо, принесённой адъютантом штурмбанфюрера, пока она ещё спала. Умывшись, Ганна сбросила на пол простыню и, встав в стоявший тут же большой жестяной таз, быстро и, насколько это было возможно в таких условиях, тщательно ополоснула все тело. Взяв со стула большое чистое полотенце, девушка накинула его прямо на мокрое тело и подошла к кровати. Штурмбанфюрер СС Густав Гюнтер громко засопел, просыпаясь, медленно приоткрыл заплывшие после вчерашней попойки глаза и с видимым усилием сосредоточил мутный взгляд на девушке.

— Милая, княжна! — воскликнул он, внезапно подскочив на постели, как ужаленный, — прошу простить меня, простого неотёсанного солдата за столь непочтительное поведение. — Только произнеся этот длинный и трудный в его состоянии монолог, офицер заметил, наконец, что в довершение всего ещё и стоит перед княжной в чем мать родила. Мгновенно покрывшись пунцовыми пятнами стыда, он резко опустил руки, прикрывая свой срам, и заметался по комнате в поисках своей одежды, мелькая рыхлыми и белыми, как молоко, ягодицами, покрытыми редким рыжим пушком.