Иван Погонин - Хищники [сборник]

— Анастасия!

Та подошла и помогла барину облачиться в сюртук.

Заведение мадам Могилевской относилось к среднему разряду — здесь не было роскоши пятирублёвых публичных домов, но и грязь полтинничных номеров тоже отсутствовала. Едва Мечислав Николаевич переступил порог, к нему подошёл огромный мужчина в расстёгнутой на груди рубашке и шёлковом жилете:

— Доброго вечерочку, поразвлечься желаете?

— Здравствуйте, сэр! — поприветствовал Кунцевич мужчину на английском. — Мне хотелось бы красивую и молодую девушку.

Великан ничуть не смутился:

— Есть и бьюти, есть и юнгер, вэлкам, как говорится. Только обождите джасти момент, сер, — сказал он сыщику, а в глубину зала крикнул, — Норка! По твою душу клиент!

Перед Мечиславом Николаевичем появилась высокая рыжеволосая девушка с зелёными глазами на веснушчатом курносом лице:

— Здравствуйте! Как ваши дела? — поприветствовала она коллежского секретаря на языке Шекспира, правда с ярко выраженным ирландским акцентом. — Меня зовут Нора. А как величать красивого господина?

Через несколько минут они уже сидели на одном из многочисленных мягких диванчиков, которыми была обставлена парадная зала, ворковали и попивали шампанское, цена которого в три раза превышала цену, по которой шампанское отпускали в любимой Кунцевичем «Вене». Коллежский секретарь поведал прекрасному, но падшему созданию, что он является представителем одной британской фирмы, приезжал в Кронштадт по торговым делам, остановился в «Лондоне» на Господской, дела свои успешно кончил и завтра отбывает на родину.

Вскоре девушка стала настойчиво звать гостя в свою комнату. Вступать в интимную связь с барышней в планы Мечислава Николаевича не входило, и не из-за того, что он был слишком верен Елизавете Павловне. Просто чиновник был прекрасно осведомлён, что половина столичных проституток страдает французской болезнью [27], и рисковать здоровьем абсолютно не хотел. В то же время, узнать что-то по делу, ради которого он сюда притащился, можно было только в более интимной обстановке. «В конце концов, можно просто посидеть, поболтать, да и откланяться. Я думаю, она в обиде не будет. Да и подозрительным такое поведение ей не покажется — я слышал, многие только ради разговоров в весёлые дома и ходят».

Они поднялись по лестнице во второй этаж и оказались в маленькой комнатке без окон. Почти всё пространство помещения занимала огромная кровать, покрытая голубым атласным одеялом. Ирландка села, и, взяв Кунцевича за руку, усадила его рядом.

— Купите мне виски, барин! Я обожаю виски, а у мадам есть настоящий ирландский.

— Ну что ж, изволь, — Мечислав Николаевич открыл портмоне и достал бумажный фунт. Барышня, схватив деньги, выскользнула из комнаты, но тут же вернулась, неся толстостенную бутылку и два бокала. Проститутка ловко сняла с бутылки пробку, разлила янтарную тягучую жидкость по бокалам и вручила один из них коллежскому секретарю.

— Давайте пить по-русски! — ирландка заулыбалась, — пей до дна, пей до дна, пей до дна!

Сыщик сделал несколько больших глотков нелюбимого напитка и тут же провалился в темноту.

Очнулся Кунцевич от холода. Он попытался подняться, но как только немного повернул голову, всё вокруг закружилось и его вырвало. Встать на ноги удалось только с третьей попытки. Мечислав Николаевич огляделся по сторонам. Находился он на задворках какого-то деревянного здания. Всё тело ломило, голова готова была взорваться. Он с трудом поднял с земли свой «пирожок», нахлобучил заиндевелую шапку на голову. От холода боль немного ослабла. Коллежский секретарь проверил карманы. Там лежал опустошённый бумажник, часов не было. Сыщик набрал горсть снега, вытер лицо, снегом же почистил как смог пальто и поплёлся искать телефон. Портье фешенебельного «Лондона» телефонировать разрешил без разговоров — дорогое пальто посетителя опасений в его кредитоспособности не вызывало. Ну а то, что мято да испачкано — ерунда, ну загуляли-с барин, махнули лишнего, с кем не бывает.

Кунцевич потребовал номер, приказал принести туда бутылку «Нарзана», выпил половину прямо из горлышка, и, велев вычистить пальто, завалился, не раздеваясь на кровать.

Через два часа у заведения мадам Могилевской остановились трое извозчичьих саней. Выпрыгнувшие из них агенты сыскной полиции ворвались в здание. Последним из саней вылез плотный мужчина с роскошными усами. Он не спеша вошёл в дом терпимости, подошёл к оравшей на сыскных хозяйке и взяв её рукой за горло, прохрипел:

— Где мои двадцать фунтов?

Несколько проведённых в снегу часов не прошли бесследно — в горле першило, а голос совсем пропал. Поэтому Кунцевич пил горячий чай, а допрашивал притонодержательницу Гаврилов. Сыскной надзиратель с бандершей не церемонился — начал лупить её по щекам с первых минут разговора. Мадам Могилевская, поначалу хорохоришаяся, грозившая сыщикам всеми земными карами и знакомствами с сильного мира сего, через несколько минут такого обращения приуныла, однако исповедаться по-прежнему не желала.

— Вы господин хороший от нас ушли в полном здравии. Выпимши были сильно, но на ногах стояли. Ох уж и уговаривали мои девочки вас остаться, ночь переночевать, а вы ни в какую. — Эстер Янкелевна, говорила без всякого еврейского акцента, как какая-нибудь молочница с Охты.

Коллежский секретарь поставил чашку на стол и прохрипел:

— И по-каковски я с ними разговаривал? По-английски?

Могилевская на долю секунды растерялась, но тут же взяла себя в руки:

— Ну почему же по-английски? По-русски.

— А вас не смутило, что я трезвым на одном языке говорю, а выпивши на другом?

— Меня, милостивый государь, да и девочек моих, уже давно ничего не смущает. Мы столько всего повидали, что нас смутить ничем невозможно-с.

— Ничем, говоришь? И даже Сахалином?

Бандерша только усмехнулась:

— Господь с вами, какой Сахалин?! За что?

— «Кто, зная и предвидя, что от предпринимаемого им какого-либо противозаконного действия другое лицо должно подвергнуться опасности несмотря на то, исполнит преднамеренное, и, хотя без прямого умысла учинить убийство, лишит кого-либо жизни, тот, подвергается за сие лишению всех прав состояния и ссылке в каторжную работу на время от восьми и до двенадцати лет». Это я тебе статью одна тысяча четыреста пятьдесят восьмую Уложения о наказаниях процитировал. Вы меня опоили, обобрали и на улице в безлюдном месте оставили. А на дворе не май месяц! До сих пор не понимаю, как я не околел. Хотя не исключено, что и околею — температура-то у меня 39 градусов! Да и нутро болит, мочи нет. Все кишки вы мне сожгли. Чем вы людей-то травите, не скажешь?

— Да ничем мы никого не травим! Вы повспоминайте получше, может вспомните, где вы после нас выпивали? Ушли то вы около двух, все заведения уже закрыты. Небось в шинок какой подпольный попали, а? А там каким только дерьмом не опоят!