Иван Погонин - Хищники [сборник]

— Что же вы предлагаете? — спросил он у Филиппова.

— Я предлагаю покуда ничего не сообщать их сиятельству о наших успехах. Ценности вы ему вернёте сразу же, как только заарестуем Котова.

Клейгельс немного подумав, сказал:

— Хорошо. Кого собираетесь послать в Румынию?

— Чиновника для поручений Кунцевича, надзирателей Игнатьева и Вавилина.

— Ну что ж, пусть получают командировочные, и в путь. Насчёт паспортов я распоряжусь.

— Им надобно кое-что ещё, ваше превосходительство. Необходимо 50000 рублей.

— Что?!!!

Денег, как всегда, сразу получить не удалось, командировочные в Империи в течение нескольких часов никогда не выплачивались. Филиппов вздохнул и выдал из подотчётных сумм триста рублей на всю троицу.

— Собирайте все счета, господа, коли хотите, чтобы у вас из жалования потом не вычли.

Игнатьев и Вавилин нахмурились. Кунцевич же особо не расстроился — он уже посчитал, что из одних прогонных положит себе в карман полторы сотни — билеты второго класса до Ясс и обратно стоили около 50 рублей, а ему полагалось на две лошади порядка двухсот. [34] Ну а деньги, когда-никогда, а выплатят.

— А на румына? — спросил он начальника.

— А вот шиш ему! — Филиппов сложил пальцы в кукиш, — пусть ему бессарабский губернатор расходы компенсирует. Я из-за него нервной горячкой, пожалуй, заболею.

Когда Кунцевич сообщил бессарабцу о том, что ему придётся путешествовать на свой счёт, Хаджи-Македони тоже не расстроился:

— Я это предвидел, и потому позаимствовал у Попеску ещё пару сотен, чай его сиятельство не обедняет.

— Вы не боитесь законной ответственности?

— Так я же утоп в Малой Неве, какой спрос с покойника? И потом, Мечислав Николаевич, я не столь богат, чтобы путешествовать по заграницам на свой счёт, да ещё и незаконно. Унгенский жид с меня небось не меньше полусотни попросит!

— Пятьдесят рублей за переход границы? Не мало?

— В самый раз. Он же меня не тайными тропами поведёт, а снабдит самыми, что ни на есть официальными документами.

— Это как?

— Местные жители имеют право переходит границу без паспорта — по так называемы легитимационным билетам, которые выдаёт им тамошний становой. Становой же продал право торговли этими билетами господину Кенигшацу. Поэтому границу я переду хоть и незаконно, но вполне официально.

Чиновник для поручений только покачал головой.

Беспересадочный поезд Петербург — Унгены отходил с Варшавского вокзала в половине восьмого вечера. Кунцевич и Хаджи-Македони заняли места в одном вагоне второго класса, но в разных отделениях. Надзиратели поместились в третий класс. Утром следующего дня они были в Вильне, а в три часа дня 22 марта, преодолев за 43 с половиной часа 1964 версты, высадились в приграничных Унгенах. Пристав, размахивая жёлтым саквояжем, пошёл в местечко, а сыскные, пройдя таможенный досмотр, заплатив по 22 копейки с человека, уселись в соединительный поезд и, преодолев Прут, оказались в румынских Унгенах.

Надушенный, как барышня из «общедоступки» [35] таможенный чиновник скосил глаза на невеликий багаж Мечислава Николаевича:

— Везёте что-либо, облагаемое пошлиной? Табак, водка? — спросил румын по-французски.

— Нет, — ответил чиновник для поручений.

— Тогда — добро пожаловать в Румынию!

Мимо как раз проходил носильщик. Коллежский секретарь хотел было его позвать, но сообразил, что не знает, как будет «носильщик» по-румынски.

— Фактёр, — крикнул чиновник по-французски, но носильщик не обратил на зов никакого внимания, подбежав к какой-то дородной даме, стоявшей рядом с огромным сундуком.

— Трегер, — послышалось сзади.

— Простите? — сыщик обернулся.

Позади него стоял плотный, несколько сутуловатый молодой мужчина, около двух аршин девяти вершков ростом, лысоватый, русоволосый, с карими глазами и тонкой ниткой усиков на английский манер. Свой дорожный саквояж мужчина держал в левой руке.

Судя по всему, попутчик понимал немецкий и французский. Говорит ли он по-русски, по-румынски и по-еврейски, в данный момент Мечислав Николаевич определить не мог. А проверять достоверность сведений о том, что молодой человек обладает навыком стрелять с двух рук, сыщик и вовсе не хотел, ибо никаких сомнений у него не оставалось — перед ним стоял Котов, собственной персоной.

«Через таможни безусловно пропускаются все револьверы и пистолеты, длина стволов которых однако не имеет длины ружейных стволов (т. е. не более 10 дм., считая по нарезной части ствола)…»

«Ручною кладью считаются мелкие и легко переносимые вещи, которые без затруднения помещаются в пассажирском вагоне…

Воспрещается брать с собою в пассажирские вагоны взрывчатые вещества, заряженное оружие и животных, а также предметы зловонные.»

— Носильщиков в Румынии почему-то кличут на немецкий манер трегерами, — сказал Котов. — Разрешите представиться — Иван Пантелеймонович Карасёв, коммерсант.

— Лазуткин Михаил Николаевич, чиновник.

— Очень приятно, давайте я вам помогу, я знаю местное наречие. Где ваш сундук?

Револьвер Мечислава Николаевича лежал на самом дне дорожного чемодана — в ручной клади оружие дозволялось провозить только незаряженными, поэтому держать его при себе не имело никакого смысла. Игнатьева и Вавилина нигде видно не было — очевидно, они уже успели погрузиться в вагон, так как свой багаж таскали самостоятельно. Да и их револьверы тоже лежала в чемоданах.

Котов быстро договорился с носильщиком и после того, как багаж был пристроен, они втиснулись в уже заполненное до отказа отделение вагона. До Ясс было чуть больше тридцати вёрст, поэтому Кунцевич решил взять билет в третий класс.

Устройство заграничных вагонов в смысле удобства для публики было гораздо хуже отечественных. Вагон третьего класса, например, представлял собой перегороженное сплошными стенами на 6 отсеков помещение. Каждый отсек имел две двери — с одной и с другой стороны, и был рассчитан на десять пассажиров. Из-за такого устройства попасть в другой вагон при движении поезда было невозможно, нельзя было посетить и ни ватер-клозета, ни вагона-буфета, поэтому эти удобства в европейских поездах отсутствовали напрочь. Вагоны второго класса были устроены абсолютно также и отличались от третьеклассных только мягкой обивкой сидений и меньшим количеством мест в отсеках. Игнатьев и Вавилин разместились в другом отделении.

— В Букарешт? — поинтересовался Котов, предлагая Мечиславу Николаевичу папиросу.

— Благодарю вас, не курю. Нет, в Яссы.

— И я туда же! — обрадовался попутчик и закурил. Его примеру последовала половина из сидящих в отделении мужчин. Через минуту дышать стало абсолютно нечем.