Иван Погонин - Хищники [сборник]

Помещение, имевшее вход с чёрной лестницы, тоже было невелико, но обставлено было с купеческой, кричащей роскошью. Посреди стояла широченная, в сажень кровать, покрытая алым шёлковым покрывалом, под которым хрустело крахмалом белоснежное белье. На полу лежал персидский ковёр, в его ворсе ноги утопали по щиколотку. Из спальни можно было попасть в комнату с медной ванной и белевшим фаянсом ватерклозетом.

Но самое интересное сыщики обнаружили в третьей комнате, точнее комнатёнке. Этот чуланчик был заперт, и его хозяйка открыть отказалась категорически, сославшись на потерю ключа, так что дворников топор пригодился. В комнатке стоял письменный стол с тумбами и два мягких полукресла. Иной мебели не имелось.

В ящике одной из тумб Мечислав Николаевич и обнаружил маленькую записную книжку в кожаном переплёте, которую не преминул спрятать в карман сюртука.

Филиппов положил руку на тонкую стопку бумаг, скреплённую медной скрепкой, посмотрел на Кунцевича, тяжело вздохнул и сказал:

— Да-с. Столько сил и времени потратили, а дело пшиком кончилось. Составляйте протокол по сорок четвертой и направляйте мировому. Хоть на сто рублей мадам Жирто наказать попытаемся [72]. Конечно, на одних письменных показаниях умершей Тарасовой осудить её будет сложно, ну хотя бы попробуем.

— Слушаюсь, — сказал титулярный советник, — разрешите её до завтрашнего утра, до препровождения к судье, при сыскной подержать?

Филиппов пожал плечами:

— Держите, коли вам так охота, основания имеются. Только, чур, если она жаловаться будет — я не в курсе.

— Разумеется. Благодарю-с.

— Сколько ещё прикажите терпеть вашу компанию? — с порога набросилась на него Муза Леонардовна, — Давайте протокол, я подпишу да домой поеду, у меня нынче дел много.

Кунцевич не торопясь сел за стол, положил на него руки и, глядя прямо в глаза задержанной, сказал:

— К сожалению, мадам, сегодняшнюю ночь вам придётся провести в арестантской Казанской части. А завтра я договорюсь с мировым и вам дадут месяц ареста.

Жирто набрала в грудь воздуха и никак не могла его выдохнуть. Наконец ей это удалось, и она просипела:

— Что? Да вы знаете, кто я? Знаете, с кем я дружу?

— Я бы на вашем месте, мадам, эту дружбу теперь не афишировал.

Жирто опять стала хватать ртом воздух, как рыба.

— Поясню свои слова, мадам. Вы своими собственными руками создали себе массу проблем. Зачем вы вели записи в этой книжке? — титулярный советник вынул из кармана и продемонстрировал задержанной изъятый на обыске блокнот. Потом открыл его и прочёл, — 1904 год. Июля седьмого дня. Князь такой-то с девицей такой-то, далее адрес девицы. 1500 руб. Августа пятого дня. Дейст. ст. сов. такой-то с такой-то, адрес, 1500. И так далее. Зачем вы это писали? Впрочем, я догадываюсь, что вовсе не для учёта доходов. Небось думали, — авось пригодится. Думали, может когда деньжонок кто из господ их превосходительств даст, чтобы вы про эти заметки забыла. Так? Так, по глазам вашим вижу. Как вы думаете, рады будут ваши покровители, когда узнают, какие записи вы вели? Так что жаловаться на меня не советую.

Жирто протянула было к книжке руки, но потом безвольно опустила их и заплакала.

— Ну, ну, мадам! Не стоит убиваться, из каждой, даже самой неприятной ситуации есть выход. Скажите мне, кто таков Ашот Гагры — Мечислав Николаевич сделал ударение на последнем слоге, я вас отпущу.

— Всего-то? — Муза Леонардовна тут же перестала плакать и смотрела на чиновника с недоверием.

— Да-с. Мне надобно знать, где можно найти человека, прелюбодействовавшего с девицей Тарасовой.

— Так там и ищите — в Гаграх.

— Где? В каких-таких Гаграх?

— Есть такое селение на Чёрном море. Там сейчас курорт устроили. Там он и живёт.

— Фамилию его знаете?

— Нет.

— А почему вы со всех по полторы тысячи брали, а с него — в два раза больше?

— А потому, что этих тысяч у него — как песка в том Чёрном море.

— Во как! Кто же это он: заводчик, банкир?

— Не знаю, он не говорил, а я не спрашивала.

— Ну хорошо. Вот протокольчик, извольте подписать здесь и здесь, и можете быть свободны. Да, и по повестке к мировому не забудьте явиться, а то вас подвергнут приводу.

Жирто, не читая, подмахнула протокол и встала:

— Я думала, вы денег попросите.

Мечислав Николаевич откинулся в кресле и сложил руки на груди:

— Нет мадам. Я с упырей денег не беру.

Жирто вскинула голову:

— Моё настоящее положение не даёт вам никакого права меня оскорблять. Я женщина, в конце концов. Вы… вы… — хам!

Кунцевич зло сжал губы:

— Я недавно читал в газете, что в Петербурге около пяти тысяч зарегистрированных проституток, а вместе с теми, кто проституирует тайно, их около тридцати тысяч. Проституцией в городе занимается пять процентов женского населения! Пять процентов! Стало быть, и желающих стать блядьми — тысячи. Неужели нельзя было из такого количества найти охотниц? Зачем надо было к разврату хороших девиц склонять? Зачем ты, сука старая, столько девок сгубила?

Сводница посмотрела на него испепеляющим взглядом:

— Так охотниц-то среди интеллигентных почти нет, больше всё — крестьянки да мещанки неполированные. А с такими вам, старым кобелям толстобрюхим, не интересно, за таких вы по полторы тысячи не заплатите. Вам гимназисток подавай, да смолянок. Ладно, некогда мне с тобой разговоры разговаривать, домой пора. Книжку отдашь?

Сыщик только усмехнулся.

Дома титулярный советник налил себе большую рюмку коньяку и выпил одним глотком. «А ведь ничего с Жирто не сделаешь. Я даже мирового попросить не могу, чтобы он её к аресту приговорил — не станет он меня слушать, да ещё и в давлении на правосудие обвинит. А с клиентами её мне и подавно не дадут ничего сделать, а коли попытаюсь — голову открутят. Вот разве что Ашота поискать? Но если ни Музу Леонардовну, ни их превосходительств не трогать, то и Ашота этого черноморского тоже не следует — чем он хуже других? Ребёночек из-за него погиб? Так скорее всего он не первый, да и не последний — девицы все сплошь без всякого опыта и понимания, небось каждая вторая беременеет. Остаётся одно — забыть».

Мечислав Николаевич поставил рюмку, взял в руки вечерний выпуск «Биржевых ведомостей» и углубился в чтение:

«Возмутительное дело (от нашего судебного хроникёра).

Бонна доктора Руковича, бывшего полицейского врача, с детьми его Евгенией 10-ти лет и Николаем 8-ми лет, гуляла по Забалканскому проспекту. У мальчика на цепочке была собака. Мимо проходившая кр. Грачёва пристала к детям, хотела отнять собаку и произвела беспорядок. 10 марта Грачева у мирового судьи 18-го участка обвивалась по ст. 38 уст. о наказ. Вот что показала свидетельница бонна Лоос: «Я шла гулять с детьми доктора Руковича, собака наша была па цепи, и её вёл мальчик. Повстречалась нам Грачёва, которая става вырывать собаку от ребёнка, мальчик заплакал, я заступилась за ребёнка и сказала: подождите, я отведу детей домой, не пугайте их. Она, Грачёва, ударила меня по руке. Я позвала городового, который отправил нас всех в участок вместе с детьми. Собралась большая толпа народа, которая пошли за нами к участку. Когда нас вели в участок, городовой грубо обращался с нами и, взяв меня за руку, толкнул, говоря: «ступай в участок». Д-р Рукович живёт на 6 роте и как доктор не может быть не известен своей же местной полиции, хотя бы по фамилии. Случай с детьми произошёл на углу 9 роты.