Иван Погонин - Хищники [сборник]

Мировой судья (С. И. Никифоров) приговорила Грачёву, в суд неявившуюся, к аресту на 7 дней и постановил «о неправильных действиях полицейского чина — городового сообщить местному полицейскому приставу». Маленькая, но очень интересная подробность. В участке детей и бонну тотчас же не освободили; их попросили немного обождать, и околоточный надзиратель, составив протокол, предложил детям подписать его. Конечно, дети его подписали».

«Интересная заметочка, — подумал титулярный советник, наливая себе очередную рюмку. — Осмелела нынче печать, пару месяцев назад так написать о полиции не могла себе позволить ни одна легальная газета. Неужели перемены грядут?». Дальнейшие размышления о свободе слова прервал дверной звонок.

В прихожей послышались шаги горничной, затем — звук открываемой двери. Через минуту на пороге гостиной стояла сожительница. Глаза её блестели, шляпка чуть-чуть съехала набекрень.

— Где была? — спросил без всякого интереса титулярный советник.

— Где была, там уж нет. А вы, смотрю выпиваете? Может быть, и мне нальёте?

— Коньяку? — удивился Мечислав Николаевич.

— Да-с.

Кунцевич посмотрел на Елизавету и понял, что она крепко навеселе.

— Стоит ли?

— Стоит, непременно стоит, — голос у подруги был решительным.

— Ну что ж, изволь.

Чиновник потребовал у горничной вторую рюмку и наполнил её до краёв. Невенчанные супруги чокнулись.

Лиза выпила коньяк залпом, помахала рукой у рта и сказала:

— Мечислав, нам надо расстаться.

— Я не против, — ответил Кунцевич, закусывая долькой лимона.

— Как? — сожительница вскочила с кресла, — ты так равнодушно к этому отнёсся? Да, видимо ты меня никогда не любил!

— Ну почему же, любил.

— Любил? — Елизавета заморгала глазами, — стало быть, теперь не любишь?

— Теперь нет.

— Ах ты, мерзкий, гадкий, ты… ты… Я не могу находится рядом с тобой ни минуты. Я ухожу от тебя!

— Ну куда ты пойдёшь на ночь глядя? Да ещё в таком виде…

— В каком? В каком я виде, милостивый государь?

— В пьяном. Ещё в часть заберут.

— Хам! — взвизгнула сожительница, развернулась и направилась к двери, — завтра я пришлю за вещами.

Когда дверь с грохотом захлопнулась, Мечислав Николаевич налили себе ещё рюмку, выпил и отправился спать. Как ни странно, на душе у него полегчало.

В апреле он вместе с чинами речной полиции брал Ваньку-Золотарика. Шкипер британского судна, стоявшего на кронштадтском рейде, сгрузил Ваньке несколько тюков контрабандного товара. Увидев паровой катер речной полиции «Комар», Золотарик быстро смекнул, что пытаться уйти от него на вёслах — только злить фараонов, а значит быть битому. Ванька бросил весла, встал в лодке и поднял руки. Когда Кунцевич спускался в ялик, лодку качнуло, и они с Ванькой оказались в воде Невской губы. Вытащили их быстро, Кунцевич полностью разоблачился, натянул старую матросскую робу, выпил водки, угостил Золотарика и до Питера они грелись в кочегарке. На следующий день его стало лихорадить, он потел, чувствовал слабость во всем теле, но на службе не пойти не мог: Ванька-Золотарик никак не хотел разговаривать. Провозился с ним Кунцевич до самого вечера, а вечером почувствовал такую слабость, что домой поехал на извозчике, хотя обычно для моциону ходил на службу и со службы пешком. Дома его бросило в жар, стало лихорадить, заломило колени. Послали за доктором. Врач измерил температуру («Да у вас, батенька, 39 и 6!»), выслушал рассказ о купании и сказал, что это ревматизм. Он назначил салициловую кислоту, приказал помазать суставы йодом и обернуть ватой. На следующий день Мечислав Николаевич на службу не пошёл, телефонировав Филиппову. От назначенного лечения полегчало, температура пришла в норму, лихорадка кончилась. Дел была пропасть и поэтому через день он отправился на службу. На половине пути он крикнул извозчика — не мог идти от боли. Опять пришлось вызывать доктора. Тот поругал титулярного советника, добавил к ранее назначенным лекарством ещё пару снадобий, получил пятёрку и удалился. Неукоснительное следование советам врача, казалось бы, исцелило — летом ноги почти не болели, но с августовской сыростью всё началось сызнова. Промучившись пару недель, Кунцевич вновь обратился за медицинской помощью. Доктор рекомендовал курортное лечение. Титулярный советник написал рапорт об отпуске, но начальник, едва на него взглянув, замахал руками:

— Бога побойтесь, Мечислав Николаевич! В этакую пору отпуск просить? Да я даже не понесу ваш рапорт градоначальнику — результат мне заранее известен, а лишний раз гнев его превосходительства на себя навлекать, увольте, не желаю.

Кунцевич пожал плечами и развернулся, чтобы выйти из кабинета.

— Подождите! — остановил его Филиппов. — Что и вправду невмоготу?

— Никакой мочи нет, ваше высокородие [73]. Только после сороковки коньяку и засыпаю.

— Да-с, эдак и спиться недолго. Подождите, подождите… — надворный советник перебрал стопку бумаг на столе и вытащил нужную. — Вот! Его высочество принц Ольденбургский ходатайствовал перед его превосходительством господином градоначальником о направлении на Гагринскую климатическую станцию способного чиновника сыскной полиции. Задачи перед командируемым ставятся те же, что и перед чинами сводного отряда столичных сыскных отделений, ежегодно направляемых на минеральные воды — защиты господ отдыхающих от проделок различных элементов, чающих лёгкой наживы. Я хотел надзирателя послать, а пошлю вас. Поправите здоровье на казённый счёт. Как вам моё предложение?

— Простите, куда вы меня хотите послать?

— В Гагры. Там, говорят, неплохо.

— В Гагры? На Кавказ? Сейчас? Вы погибели моей хотите?

— Да Бог с вами! В Гаграх совершенно спокойно. Там такие люди отдыхают! Это же не частная лавочка — проект принца Ольденбургского. Он желает сделать из Гагры русскую Ниццу, и посему меры безопасности на всей климатической станции [74] — беспрецедентные. Не может же начальство допустить, чтобы в русской Ницце стреляли? У вас там будет не служба, а одно удовольствие. Кстати, станцией руководит ваш бывший начальник — господин Шереметевский.

— Леонид Алексеевич? Вот те на! Чего это его на Кавказ потянуло?

— Я бы тоже туда поехал на шесть тысяч-то годового жалования.

За пятнадцать лет службы Мечислав Николаевич «пережил» троих начальников, Филиппов был четвертым. Трое из четверых до назначения на должности не только по сыскной, но и вообще по полиции не служили — Чулицкий и Филиппов прокурорствовали, а Вощинин, и вовсе перевёлся из почтового ведомства. И только Шереметевский был своим. Леонид Алексеевич поступил на службу в столичную полицию в ту пору, когда Кунцевичу было 10 лет, начал с должности городового и прошёл по всем ступенькам служебной лестницу, не перепрыгнув ни одной. Начальником сыскной он стал только после двадцати двух лет беспорочной службы и продержался в этой должности всего три года.