Иван Погонин - Хищники [сборник]

— Послушайте, Кунцевич! Неужели вы верите этому армяшке? Да даже если вы верите, другие то не поверят! Что значит слово какого-то там туземца против слова судьи?

— Ну, во-первых, против вас слова не одного, а нескольких туземцев. Показания дали братья Азнавуровы и абхазцы, которых они наняли для убийства. О вашем ночном визите к задержанному Азнавурову поведал и стражник, охранявший кордегардию. Поначалу он говорил, что к задержанному никто не входил, но тут со мной сыграли злую шутку трудности перевода. Стражник имел ввиду, что не пускал к арестованному никого из посторонних, ваш же визит о считал самим собой разумеющимся. Ну, а во-вторых, о ваших аферах рассказали и весьма уважаемые люди. Я предварительно опросил полтора десятка дачников и все они поведали мне, как приобретали участки. Сейчас следователь их формально допрашивает. Особенно ценны показания некоего Люцерянского. Он рассказал, что как-то случайно встретил начальника станции и стал требовать от Леонида Алексеевича прислать на его дачу охрану. А когда Шереметевский в этом отказал, сославшись на то, что свободными людьми не располагает, дачник возмутился, заявив, что за те деньги, которые, по его мнению, попали в карман начальника, тот просто-таки обязан обеспечить его охраной. Удивлению Леонида Алексеевича не было предела. Он стал расспрашивать господина Люцерянского об обстоятельствах покупки участка, но тот уже сильно сожалел, что затеял весь этот разговор и ни в чём не сознался — поняв, что Шереметевский к аферам не причастен, побоялся лишиться участка, ведь казна могла признать сделку, проведённую в нарушение закона, недействительной. Кстати, мне Люцерянский рассказал всё — чувствует свою вину в случившемся. Но Леонид Алексеевич сам смог концы с концами свести, а когда свёл — к вам явился. Я думаю, что между вами состоялся крупный разговор, после которого о торговле землёй следовало бы забыть. Но сделать этого вы не могли — уже понабрали задатков. В общем, судьба Шереметевского была решена.

Судья подошёл к шкафу, достал сигару, уселся в кресло и не торопясь её раскурил. Он был совершенно спокоен:

— Вы можете говорить здесь, что хотите. Я к убийству Леонида Алексеевича не причастен, никаких абхазцев для этого не нанимал. Об аферах Азнавуровых, если, конечно, они имели место, ничего не знал. Об истинной цене земли, если она действительно так дорога — тоже. Я только удостоверял договора и получал за это предусмотренную законом пошлину, более ничего. К Азнавурову ночью ходил по долгу службы — хочу сообщить, что в силу закону я не только исполняю на территории участка судебные и следственные функции, но ещё и надзираю за местами заключения. Хотел уточнить причины задержания. И всё, хватит разговоры разговаривать. Арестовать меня не в вашей власти, к суду меня может привлечь только Сенат. А суда я не боюсь.

Кунцевич уехал из Гагр через неделю — на курорте к тому времени не осталось ни одного отдыхающего и чиновнику сыскной полиции больше здесь делать было нечего. В соседней каюте ехал Брызгалов — Высшее дисциплинарное присутствие правительствующего сената потребовало от него явиться в столицу и лично дать объяснения. На том же пароходе отправился в Новороссийск и следователь Бурцев, везя с собой следственное производство и арестованных.

Между тем революционное брожение в Гаграх, как, впрочем, и по всей стране усиливалось с каждым днём. Капитан Неволин докладывал принцу Ольденбургскому и губернатору: «Агитаторы ведут пропаганду беспрерывно. Они обещают жителям свои суды, самоуправление и не платить податей. Люди верят агитатором и потому не только рабочие, но и старшие служащие теперь не внушают никакого доверия. Политическое движение в Гагринском районе грозит перейти в восстание. Государственной Думой и введением земства на Кавказе недовольны. Доверять я не могу никому — даже стражникам».

6 октября в Москве началась очередная стачка, которая в скором времени стала всероссийской. 17 октября Витте уговорил царя подписать Манифест, предоставлявший подданным те права и свободы, которыми граждане пресвященных стран пользовались уже не одно десятилетие. Но этого народу уже было недостаточно. Царскую милость народ принял за слабость власти. Впрочем, так оно и было — власть, особенно на местах, не знала, что делать — то ли стрелять в митингующих, то ли безоговорочно выполнять все их требования. Большинство склонялось к последнему.

Текст манифеста был обнародован в Гаграх 22 октября. На следующий день по посёлку прошла манифестация. Люди пели «Марсельезу» и несли красные флаги с надписями — «Да здравствует свобода! Долой самодержавие!». После первой манифестации последовала вторая, за ней — третья. Народ бросил работу и целыми днями митинговал. Люди выбрали сотских и тысяцких, организовали народный суд и народную милицию. На содержание этих органов нужны были деньги. Думали недолго — решили обложить всех податями, идущими на дело революции. С тех пор все гагринские коммерсанты платили в народную кассу по десять процентов от прибыли.

Власть бездействовала. От безнаказанности революционеры обнаглели до такой степени, что на во время одной из демонстраций поставили Неволина у красного знамени, сфотографировали и отправили фотографию в газету «Черноморский вестник». 28-го октября распространился слух, что революционеры готовятся забросать бомбами управление администрации и казачью казарму. А 6 ноября, на митинге решили упразднить полицию, отобрать от стражников оружие и вооружить им народную милицию.

28 ноября в посёлке началась забастовка. Закрылись все лавки, магазины, рабочие завладели пекарней, и постановили — с этого времени выдавать хлеб только революционерам. Зачем-то перерезали водопровод. Выше дворца Ольденбургского устроили укрепления, в которых засели вооружённые боевики. Часть гарнизона — бывшие матросы с «Потёмкина» перешли на сторону революционеров. С каждым днём действия восставших становились все нахальней и нахальней. Они предъявляли власти самые разные требования, которые тут же удовлетворялись. В конце ноября в имении князя Инал-ипа — одного из видных деятелей движения, революционеры выгрузили с кочермы 1600 швейцарских тринадцатизарядных ружей системы «Веттерлин» и 50 тысяч патронов к ним. К этому времени царской власти на станции уже фактически не было. Новой властью стал большевистский народно-революционный комитет. Он контролировал деятельность милиции и народного суда, сосредоточил в своих руках все продовольственные запасы, вооружал народ и призывал к забастовкам и вооружённому восстанию.

18 декабря 1905 года у управляющего имением «Отрадное» Скибинского произошёл конфликт с двумя рабочими, в ходе которого поляк не сдержался и нанёс подчинённым по несколько ударов. Те пожаловались начальнику станции, а тот не придумал ничего лучшего, чем порекомендовать пострадавшим обратиться в народный суд. 19 декабря Скибинский был принудительно доставлен милицией в судебную комиссию. Народный суд приговорил управляющего к месячному аресту и взыскал с него 20 рублей в пользу потерпевших и 50 рублей на народную милицию. Приговору суда Скибинский подчинился, а отбыв наказание — бежал из Гагр.