Иван Погонин - Хищники [сборник]

— Ну, дело ваше. Передумайте — я всегда к вашим услугам, правда ещё только три дня. Пора, знаете ли в родные палестины.

— Да, задали вы нам сегодня жару, Роман Иванович, — сказал один из спутников шулера — толстенький мужчина купеческого вида. — На три тысячи меня нагрели! Мне теперь домой придётся возвращаться в третьем классе.

— Ну почему только я, господа! Господин Сморгонский тоже сегодня в плюсе.

— Ну уж его плюс с вашим не сравнишь, — буркнул Азнавуров, а потом обратился к купцу, — впрочем, как и наши с вами минусы, Константин Логинович.

— Искренне вам сочувствую, Ашот Арутюнович, но что поделать — фортуна-с. Сегодня вы двадцать тысяч потеряли, а завтра, глядишь — втрое возместите.

В это время налетел порыв ветра и с кустов, в которых пряталась полицейская засада полились целые потоки воды. Получив за шиворот отменную порцию холодной влаги, титулярный советник выскочил из укрытия и закричал:

— Никому не с места, господа! Полиция!

Вслед за ним на полянку, куда выходило крыльцо гостиницы, высыпали стражники с капитаном во главе.

Мечислав Николаевич подошёл вплотную к Заблоцкому, взял его за лацкан фрака и, обращаясь к игрокам, сказал:

— Господа, вам вероятно кажется, что вы знаете этого человека, но это не совсем так. Очевидно, что, рассказывая вам о себе он не сказал правды о своём роде занятий. Спешу исправить это недоразумение. Перед вами, господа, известный мошенник и шулер, варшавский мещанин Роман Иванович Заблоцкий, более известный столичной сыскной полиции под кличкой «Штосс». Мы давно его выслеживали господа, и вот, наконец, выследили. Сейчас в вашем присутствии мы изымем у него все выигранные деньги, затем передадим их судебному следователю, ну а он, после всех необходимых формальностей вернёт их законным владельцам.

— Ах ты гад! — Закричал купец, — да я тебя! — замахнулся он на Заблоцкого.

— Тише, тише, — Кунцевич перехватил руку нападавшего, — бить задержанных не дозволяется. Вы кто будете?

— Московский второй гильдии купец Вахрамеев, — представился мужчина.

— Какую сумму изволили проиграть?

— Две восемьсот пятьдесят.

— Так-с. А вы? — обратился титулярный советник к юноше, которого Штосс назвал Сморгонским.

— Я? — вспыхнул юноша, — я, собственно говоря не проиграл, я выиграл. Три с половиной тысячи.

Сыщик покачал головой:

— Придётся вернуть. Ну а вы? — обратился он к Азнавурову.

— Двадцать три! Двадцать три тысячи этот, — здесь последовало какое-то незнакомое Мечиславу Николаевичу слово, — у меня украл!

— А у вас сколько? — спросил питерец последнего участника карточного поединка.

— Я, можно сказать, при своих… — пробормотал чернявый мужчина невзрачной наружности.

— Сейчас, господа, я, и господин участковый пристав составим необходимые бумаги, оформим дознание и передадим действительному статскому советнику Бурцеву, приехавшему из Петербурга и по этого субчика душу. Приготовьте паспорта, господа, нам надобно занести сведения о ваших личностях в акт дознания. И пройдёмте в гостиницу, а то тут чертовски холодно.

Азнавуров прочитал протокол, на вопрос сыщика, правильно ли записано, кивнул головой после чего написал внизу листа бумаги: «С моих слов записано верно и мною прочитано», расписался и передал документ Кунцевичу.

Титулярный советник ещё раз пробежал текст глазами, сложил лист вчетверо и убрал во внутренний карман пиджака.

— Ну, а теперь скажите, милостивый государь, откуда у вас, человека с жалованием тысячу рублей в год, да ещё обременённого семейством, такие деньги?

Армянин с притворным удивлением посмотрел на сыщика:

— Как откуда? Накопил.

— Накопили? Да вы за все тридцать лет своей жизни столько не заработали. Только не говорите, что вы наследство получили, не было никакого наследства, мы проверили. Клад нашли?

— Послушайте! Какое это имеет значение? Это честные деньги, я их не крал, их, если вы помните, у меня украли. Кто тут, в конце концов потерпевший?

— По делу о мошенничестве — безусловно вы. А вот по делу об убийстве начальника станции Шереметевского…

— Что? — задержанный вскочил.

— Сядь! — крикнул сыщик, положил руки на плечи топографа и посадил его на стул. — Сиди и не рыпайся, а то…

Азнавуров ссутулился и опустил голову.

— Успокоились? Тогда продолжим. У меня имеется достоверная информация, знаете такое слово?

Задержанный помотал головой.

— Сведения у меня имеются достоверные, что Леонида Алексеевича порешили из-за денег. Из-за казённых денег, которые вы и ваши приятели украли. Каким именно способом это было сделано, мне пока неизвестно, но я это установлю, поверьте мне, установлю. А пока я буду это устанавливать, вы будете сидеть. И если сейчас у вас есть выбор — быть одним только соучастником махинаций с казёнными деньгами, но не быть соучастником убийства, то потом, когда мне станут известны все обстоятельства устроенной вами аферы, этого выбора у вас не останется. Вы меня понимаете, Ашот Арутюнович?

«Ашот Арутюнович? Ашот Гагринский, у которого денег, как у дурака фантиков! Ах ты сукин сын!» — Кунцевич не смог сдержать довольной улыбки:

— К тому же здешние ваши дела — не единственные преступления, в которых вы обвиняетесь. Есть ещё дело об убийстве малолетнего ребёнка девицы Тарасовой и её преждевременной кончине.

— Что? — на этот раз задержанный не испугался, а удивился, — какой-такой Тарасовой? Какой-такой ребёнок? Что за бред вы несёте?

— Я бы не рекомендовал вам хамить чиновнику полиции при исполнении им своих обязанностей, эдак можно и ещё одну статью схлопотать. Впрочем, вам этого бояться нечего — по сравнению с тем, что на вас уже висит, статься за оскорбление полицейского — так, семечки. А по существу вашего вопроса отвечу следующее: в прошлом году вы в столице соблазнили некую девицу Тарасову, лишили её невинности, обрюхатили, и скрылись. Она родила и, не выдержав позора, сначала убила ребёнка, а потом себя. Статья 1475 Уложения, от пятнадцати до двадцати лет каторжных работ.

— Послушайте, я не понимаю о чём вы говорите.

— Всё вы прекрасно понимаете. Вспомните квартиру мадам Жирто на Третьей Рождественской, вспомните девушку.

— Но она сама! У нас всё было по соглашению! Я ей заплатил! — опять попытался вскочить Азнавуров.

— Сидеть! Я же сказал: не рыпайтесь. — На этот раз Кунцевичу никаких действий предпринимать не понадобилось — задержанный послушно опустился на стул. Сыщик продолжил, — она несовершеннолетняя и полностью отвечать за свои поступки не могла. В данном случае закон приравнивает ваше деяние к изнасилованию. А знаете, как относятся к насильникам в тюрьмах? Не знаете, откуда вам знать. Так я вас скажу — очень плохо относятся. Впрочем, я об этом вашем преступлении могу до поры — до времени никому не говорить. Будете сидеть со всеми почестями — как убийца бывшего начальника сыскной полиции. Вот только сидеть придётся очень долго. А может и недолго, если мы найдём общий язык. Ну так как, что выбираете: много статей и жизнь пассивного педераста под тюремной шконкой, или небольшой срок и сносное, насколько это можно, тюремное бытие?