Валерия Вербинина - Иван Опалин. 9 книг

— Вы ее знаете, Василий Михайлович? — нетерпеливо спросил Петрович.

— Ну так, — усмехнулся тот. — Марья Груздева, она же Василиса Невзорова, она же Марья Петровская, она же Манька Балалайка. Личность известная, налетчица… впрочем, ее подвиги можно перечислять долго. Зачем она вам?

— А почему ее нет в картотеке? — спросил Опалин сердито.

— С какой стати ей там находиться? — пожал плечами старик. — Она же всё, тю-тю, амба. Расстреляли ее, Ваня. В городе Орле в 1932 году.

— Не может быть! — вырвалось у Опалина.

Яша весь обратился в слух и застыл на месте, вытаращив глаза. Что касается Петровича, то он лучше владел собой, но тоже, очевидно, пребывал в замешательстве.

— Что значит — не может быть? — сухо спросил Михалыч. Он поднес снимок ближе к глазам и всмотрелся в него. — Да она это, совершенно точно. И платьице цветастое, все как она любила. Мне ж однажды ее арестовывать пришлось, — добавил он, усмехнувшись. — Но тогда она вывернулась: юность, тяжелое влияние царского режима, все дела. Только я никогда не сомневался, что она не остановится и рано или поздно получит свое.

Тут Опалину пришлось объяснить, что, если гражданку Марью Груздеву — и так далее — расстреляли в 1932-м, она никак не могла разгуливать по Москве в 1935-м. Потому что иначе, товарищи, получается какая-то чертовщина, мистика и вообще лютая чепуха. Попутно он изложил гостю все обстоятельства дела. Василий Михайлович внимательно выслушал своего молодого коллегу и задумался.

— Любопытный поворот, — проговорил старик с расстановкой. — Теперь я даже не жалею, что не поймаю сегодня мою щуку…

— А за что Груздеву расстреляли? — спросил Яша. — У нас же не применяют высшую меру к женщинам, ну, я имею в виду, почти…

— Я же сказал — налетчица она была, людей убивала на раз-два, — ответил Василий Михайлович. — И такая артистка, любого могла разжалобить на суде. Видная баба и очень опасная. Получается, ей удалось спастись? — Он покачал головой и вернул карточку Опалину. — Интересно, как она это устроила…

— А как вы считаете, она могла?.. — осторожно спросил Петрович.

— В том, что могла, я даже не сомневаюсь, — последовал ответ.

Опалин поднялся с места, нервно провел рукой по волосам (что, как знал Петрович, служило у его коллеги признаком сильного волнения) и, попросив Василия Михайловича никуда пока не отлучаться, отправился к Твердовскому. После его ухода старик вздохнул, приставил удочку к стене, достал папиросу и закурил.

— Значит, налетчица, — пробормотал Яша, морщась. — Слушайте, а не могла она иметь отношение к тому, что произошло на Пречистенке?

— Это как? — заинтересовался Петрович.

— Ну, не знаю. Но смотрите: Марья Груздева — или как ее теперь зовут — объявляется в городе, и почти тотчас же убивают целую семью. Что у нас, каждый день такое происходит? Это же исключительное происшествие! И хотя вы мне ничего не говорите, — добавил Яша с обидой, — я знаю, что вы по поручению Ивана Григорьевича встречаетесь с осведомителями и выясняете у них, что болтают об убийстве на Пречистенке и кому его приписывают…

— Яша, — сказал Петрович после паузы, — работа с осведомителями — особая часть нашей службы. И ты уж извини, но для безопасности и этих людей, и нас самих она максимально засекречена. Ясно? Отчитываюсь я только Ване, а больше никому ничего говорить не должен.

— Вы мне не доверяете, — упрямо проговорил Яша. Его скулы налились розовым цветом.

— Опять двадцать пять, — проворчал Петрович. — Когда ты, наконец, прекратишь носиться со своими обидками, которые сам же выдумываешь? На ровном месте!

— Я вам не нравлюсь, потому что я еврей! — выпалил Яша. — Вы к Казачинскому и то относитесь лучше, потому что он не еврей… не жид, как вы все говорите!

— Когда я это говорил, интересно? — Петрович начал заводиться.

— Ну, не говорил, так думал! Какая разница…

— А ты, получается, у нас мысли читаешь?

Логинов понимал, что не стоило продолжать этот разговор, но его раздражала зацикленность Кауфмана на национальной теме. В московском угрозыске работали и русские, и евреи, и украинцы, и грузины, и немцы, и кого там только не было, и все ощущали себя как часовые, которые поставлены оберегать покой мирных граждан от прущей из всех щелей разномастной швали. Да, конфликты случались, и, прямо скажем, в учреждении, где работает столько человек, они были неизбежны, но причиной почти всегда являлись личные качества, а не национальный вопрос.

Когда Опалин, переговорив с Твердовским, возвращался к себе, навстречу ему, как ошпаренный, вылетел Яша и, ничего не видя перед собой, помчался к лестнице. Опалин поглядел ему вслед и покачал головой.

— Что случилось? — спросил Иван у Логинова и Василия Михайловича, войдя в кабинет и прикрыв за собой дверь.

— Ничего, — сухо ответил Петрович. — Я, оказывается, недостаточно уважаю товарища Кауфмана, потому что я антисемит. Докладывать я ему должен, с кем из осведомителей встречался и что они говорят. — Он тяжело вздохнул. — Был у Твердовского? Что он сказал?

— Что надо искать Марию Груздеву. Из архива поднимут ее дело и передадут нам.

— Дела, — поправил его Василий Михайлович. — Там несколько томов. И на расстрел она набегала вовсе не по одному эпизоду, если что.

— А что насчет орловских? Ведь разобраться надо, как это ее там расстреляли, что она по Москве теперь шастает. — Петрович сердито нахмурился.

— Нет. Пока — никаких контактов с Орлом. Найти Груздеву, живую или мертвую, и дальше — по обстоятельствам. Придется прошерстить всех ее московских знакомых, — промолвил Опалин, качая головой. — Где-то же она должна жить, столоваться… Документы, опять же…

Василий Михайлович кашлянул.

— Насколько я помню, в Москве жил ее муж, — заметил он. Головы присутствующих тотчас повернулись к говорящему.

— Муж? Что за муж? — быстро спросил Опалин.

— Невенчанный, — усмехнулся старик. — Она тогда еще молодая была. Вообще Марья Москву не жаловала. Вот Ростов, Батум, Одесса — это да, там она умела развернуться.

— Как мужа-то звали, не помните? — не утерпел Петрович.

— Сейчас скажу. — Старик сморщил лоб. — Лучин его фамилия. Да: Лучин Михаил Витальевич… нет, Филиппович. Что интересно, никакого отношения к уголовному миру он не имел. Просто был красивый молодой человек, которому Марья вскружила голову. А уж она умела это делать… Он все планы строил, как они будут жить вместе, детей заведут. Ну, Марья ему какое-то время потакала, а потом, наверное, ей наскучило честную-то изображать.