Валерия Вербинина - Иван Опалин. 9 книг

Пока на Петровке Василий Михайлович учил уму-разуму несознательную молодежь, на складе Юра Казачинский выиграл битву без единого выстрела. Тот же флегматичный толстяк с честными глазами, который в прошлый раз уверял его, будто никакой формы, кроме как с зелеными петлицами, достать невозможно, сегодня молча принес рубаху с синими петлицами, брюки, новенький ремень, летний суконный шлем (который сотрудники угрозыска не любили и старались надевать как можно реже) и фуражку, причем самое интересное — все это село на Юру как влитое.

— А сапоги? — спросил Юра добрым голосом. — У меня 43-й размер, если что.

Толстяк мрачно поглядел на него, вышел и вскоре вернулся с парой хромовых сапог. Когда Юра сел и стал переобуваться, на лице толстяка выразилось форменное страдание. У свидетеля этой маленькой сценки могло даже сложиться превратное впечатление, что за сапоги толстяк когда-то отдал содержимое своего черепа в Институт мозга, а теперь Юра обманом отнял их и лишил бедолагу последнего смысла существования.

— Еще плащ должен быть, — молвил Юра задушевно, потирая подбородок.

Толстяк позеленел, его щеки обвисли. Паника читалась на его круглом лице, состоявшем преимущественно из разнонаправленных жировых складок, к которым прилагались небольшие глаза, пухлогубый рот, нос образца "картошка обыкновенная" и что-то вроде намека на брови, совсем, впрочем, коротенькие. Взором толстяк молил Казачинского о пощаде, но тот был тверд, как кремень, и безжалостен, как судьба. Сгорбившись, толстяк удалился, но через некоторое время вернулся, ступая, как сомнамбула. В руках его болтался прорезиненный плащ.

— Спасибо, товарищ, — сказал Юра. Примерив плащ и убедившись, что тот ему впору, Казачинский сердечнейшим образом улыбнулся. — Где тут расписаться в получении?

Черкнув в ордере лихую закорючку, Юра скрутил свою старую одежду в узел и решил заскочить домой, чтобы не мельтешить с тряпьем перед глазами коллег. Когда он уходил, толстяк смотрел ему вслед так, как смотрел бы Прометей на орла, который мало того что выклевал ему всю печень, но еще и предъявил претензии за то, что она должным образом не посолена, не поперчена и вообще застревает в горле.

Оставив дома штатскую одежду, шлем и плащ, нужды в котором не предвиделось, потому что день был ясный, Казачинский вспомнил наказ Петровича и отправился в парикмахерскую. После того как его приличнейшим образом подстригли, причесали и вообще привели в пристойный вид, перед высоким, во всю стену, зеркалом Юра испытал натуральное потрясение.

Из зеркала глядел лихой статный красавец в темно-серой гимнастерке с синими, точнее, бирюзовыми петлицами, серых же брюках полугалифе и хромовых сапогах. Звезда на фуражке сияла как солнце. Казачинский вздернул подбородок и прошелся перед зеркалом походкой принца. Ему неудержимо захотелось отдать честь самому себе. Старичок-парикмахер в белом халате наблюдал за ним с понимающей улыбкой.

— Прекрасно выглядите, молодой человек, — сказал он.

Но дело было не во внешности, точнее, не только в ней. Юра внезапно ощутил, что его скитания завершились и он наконец-то нащупал свое место в жизни. Раньше он метался из одной профессии в другую, пробовал себя то в одном, то в другом качестве вовсе не потому, что его привлекало существование перекати-поля. В действительности он был глубоко недоволен собой, потому что все жизненные пути, по которым он пытался следовать, неминуемо приводили его в тупик. Или он начинал чувствовать, что растрачивает свои силы попусту, или понимал, что среда заедает его и он начнет скатываться, или попросту скучал и не видел в своем положении никаких перспектив. А ему страстно хотелось стать частью какой-то общности людей, с которыми ему было бы комфортно. Он не ждал от своей профессии каких-то особенных доходов, не предъявлял немыслимых требований. Честолюбие, которое у других людей похоже на собаку, постоянно кусающую их за пятки, у Казачинского скорее напоминало котика, который свернулся клубочком и большую часть времени мирно спит. Юра не отказался бы от славы, если бы она постучалась в дверь, но в любом ином случае совершенно спокойно бы без нее обошелся. Когда он попал в кино, ему казалось, что наконец-то он обрел интересную профессию, которая придаст жизни смысл. Колоритные перебранки оператора с осветителями, капризы актрис, перипетии съемок казались ему настолько увлекательными, что дома он мог рассказывать о них часами. Однако Юра недолго обольщался внешним блеском кинематографа и быстро понял, что в этом мире иллюзий, которые правят реальностью, если ты не режиссер с именем, не директор кинофабрики и не признанная звезда, ты — никто. А Казачинский не настолько любил кино, чтобы согласиться до бесконечности прислуживать ему на правах человека, который даже не попадает в титры.

А потом его судьба выкинула фокус, и он обнаружил себя в Московском уголовном розыске. И вроде бы складывалось все не слишком удачно, и в первый же день его чуть не убили, но — ему нравилось работать бок о бок с такими людьми, как Опалин и Логинов, нравилось приходить в здание на Петровке и ощущать себя там своим, нравилось вносить посильный вклад в общее дело. Может быть, свою роль сыграло и то, что из мира, где все иллюзорно, он попал в мир, начисто иллюзий лишенный. Люди здесь были жесткие, заскорузлые и, в отличие от кино, не рисовались друг перед другом — но интуитивно Казачинский чувствовал, что может на них положиться, что именно им можно доверять и, может быть, даже пойти на жертвы ради них. Жизнь не баловала его друзьями; у него имелось большое количество знакомых, приятелей и всяких личностей, которых он помнил только по имени, без фамилии, — а вот с Опалиным ему хотелось бы подружиться. "Конечно, сейчас я для него только безмозглый новичок… Но, может быть, потом…"

Казачинский расплатился с парикмахером, долго тряс ему руку, от души пожелал ему много клиентов, здоровья, хорошего дня и хорошую жену в придачу, на что тот скромно заметил, что у него уже все имеется и от добра добра лучше не искать, а то можно получить черт знает что. Гривенник со сдачи Юра использовал для звонка с телефона-автомата.

— Я ужасно по тебе скучаю, — сказал он в бездушную черную трубку.

— А где ты сейчас? — спросил женский голос.

— Недалеко от твоего дома.

— У тебя есть время? Или тебе опять надо бежать на работу?

Женский голос рассмеялся. Юра чувствовал себя так, словно сердце его превращается в малиновое варенье — и глупо, и сладко, и счастливо.

— Для тебя у меня всегда найдется время, — объявил он.