Валерия Вербинина - Иван Опалин. 9 книг

Беспалов сморщил лоб:

— В смысле, Колосков?

— Ага.

— М-м, — репортер нахмурился, — что-то как-то… Не похож он на человека, который может попасть под поезд. Такой, — он сделал крохотную паузу, подбирая самый точный, с его точки зрения, эпитет, — обстоятельный, осторожный гражданин… На вокзал всегда заранее приезжал. И потом, если он попал под поезд, когда уезжал, что ж они только сейчас спохватились?

— Ну, может, не могли установить личность.

— Эти? — Беспалов сделал брови домиком. — Эти очень быстро все устанавливают, когда им нужно. Но если даже допустить, что он каким-то образом свалился под поезд, при чем тут угрозыск?

— Столкнули? — предположил заведующий.

— Ну, если убийство, тогда да. Слушай, а агент что говорит?

— Я его еще не видел. Хотел сначала с тобой посоветоваться.

— О чем? Надо сначала понять, что им известно. Одно дело, если они формально проводят дознание по требованию жены, которая их допекла, и другое — если у них что-то есть. Ты понимаешь, о чем я?

— Понимаю. Ты в курсе, что о Колоскове говорят? Что он к любовнице сбежал вообще-то.

— И прячется от жены? — Беспалов задумался, шевеля бровями. — Знаешь, жену-то он, в принципе, бросить мог, нет такой бабы, которая бы в конце концов не надоела. Но детей своих он очень любил, в этом я уверен. Не стал бы он их бросать.

— Так дети уже не маленькие. Может, у него на стороне новый ребенок появился?

Репортер снова задумался. Наконец он признался:

— Не знаю. Что-то в этой истории странное… А ты больше ничего не знаешь? Может, тут не любовница вовсе? Может, у него другие причины были, чтобы сбежать?

— Да какие могут быть причины, — проворчал заведующий. — И что я могу знать, в самом деле?

Тут он солгал — или, по крайней мере, сказал не всю правду. Беспалов бросил на него быстрый взгляд и насторожился. "Эге-ге… Да тут жареным пахнет. Что-то он точно знает, сволочь, но говорить не хочет… Не из-за любовницы он так беспокоится и даже не из-за Колоскова. Тут у него самого пригорает… ах, сукин сын!"

— Тогда я не вижу причин для беспокойства, — объявил он вслух, нацепив на лицо самую сердечную, располагающую улыбку. — Уверен, все разъяснится. Кто куда поехал… и к кому…

— Он же член партии, — не выдержал Поликарп Игнатьевич. — Могут прицепиться к аморальному поведению…

Беспалов ощутил острое разочарование: "Так ты из-за этого нервничаешь? Прицепятся к одному члену редколлегии, потом станут проверять остальных, на собраниях нервы трепать…" Но, внимательнее посмотрев на заведующего, он снова решил, что тот врет. "Нет, тут не партбилет… Все, что угодно, говорит, кроме дела. Как свидетели в суде, которые несут всякую околесицу, пока их не прижмут…"

— Ладно, — сжалился над собеседником репортер, — я сейчас закончу диктовать, пойду посмотрю, что там за птица из угрозыска такая… прилетела, так сказать… Леля! На чем мы остановились?

— "Шантажистку привлекли к ответственности", — ответила машинистка, бросив взгляд на последнюю напечатанную строку.

— А, да. Пишите дальше… Гхм! "Замоскворецкий нарсуд под председательством товарища Битюгова…"

Леля застучала на машинке. Под стрекотание клавиш и мелодичное позвякивание каретки заведующий вышел из кабинета. Вытерев платком лицо, Поликарп Игнатьевич отправился в кабинет Должанского, где неизвестный ему агент угрозыска выяснял обстоятельства таинственного исчезновения заместителя главного редактора.

Время катилось к полудню. Дворец труда кипел, как чайник, забытый на примусе. Стопка исписанных листков перед Опалиным все росла. Агент, точнее, помощник агента угрозыска был серьезен, методичен и дотошен. Он вежливо, но твердо пресекал любые попытки сократить дистанцию, общался исключительно на "вы" и требовал, чтобы его звали Иваном Григорьевичем. Все сразу же решили, что он звезд с неба не хватает, и, по правде говоря, Максим Александрович Басаргин придерживался такого же мнения.

Ему казалось нелепым, что разговор с каждым новым свидетелем Опалин начинает с шаблонного набора вопросов. Насколько хорошо вы знали Колоскова? Когда вы в последний раз его видели? Как он тогда выглядел? Не казался ли взволнованным, обеспокоенным чем-то? Были ли у него враги? Что вы думаете о его исчезновении?

Писатель выходил из кабинета Должанского и снова туда возвращался, но не из любопытства, а совсем по иной причине. Над Басаргиным как дамоклов меч висело обязательство сочинить рассказ и представить его самое крайнее к пяти часам вечера, и Максим Александрович чувствовал, что героем рассказа вполне может быть этот не по возрасту серьезный молодой человек со шрамом на виске.

Но рассказ не вытанцовывался. Материал сопротивлялся изо всех сил — а может быть, у Басаргина не хватало сноровки или, черт его знает, таланта.

"Допустим, пришел агент угрозыска в учреждение, где украли пишмашинку…"

Но воображение Максима Александровича никак не реагировало ни на слово "учреждение", ни на агента. Они не обрастали деталями, не перемещались из скучной реальности в волшебный мир вымысла, а свинцом лежали в мозгах.

Он выкурил три папиросы, а четвертую занял у Должанского, которого Опалин фактически выжил из кабинета. Петр Яковлевич Должанский был сутулым шатеном с мелкими правильными чертами лица и непроницаемыми глазами. Он редко улыбался и, даже когда Басаргину удавалось рассмешить его какой-нибудь удачной шуткой, усмехался лишь одной половиной рта, в то же время иронически вздергивая бровь. О прошлом Должанского Максим Александрович знал, что тот до революции успел поучиться в реальном училище и был типографским работником. Служа в типографии, он пристрастился к книгам и таким образом приобрел множество дополнительных знаний. Это объясняло тот факт, что человек из реального училища очень хорошо осведомлен в некоторых предметах, которые даже в гимназии не преподают. Басаргин ценил Петра Яковлевича за начитанность, культурность и хороший литературный вкус, который имел особенную ценность в эпоху, когда художественные достоинства любой вещи упорно пытались связывать со степенью ее верности идеологии.

— Этот Опалин, кажется, думает, что сумеет пройти по цепочке и выяснить, кто видел Колоскова в Харькове, — заметил Должанский, щурясь сквозь дым. — Марья Дмитриевна сказала, что слышала насчет зама от Кострицыной. Опалин взялся за Кострицыну, она сослалась на Стенича, но тут явился Поликарп и спутал все карты. Он выразил недовольство, что из угрозыска явились, не предупредив их, и допрашивают людей в рабочее время. Агент предложил Поликарпу позвонить в Большой Гнездниковский и пожаловаться его начальству на то, что он делает свою работу. — В то время Московское управление уголовного розыска, сокращенно именовавшееся МУУР, помещалось в старом здании сыскной полиции. — Тут Поликарп, конечно, дал задний ход…