Валерия Вербинина - Иван Опалин. 9 книг

Отпустив кассира, Опалин вызвал художника и объяснил, что от него нужно. Бородатый взъерошенный Окладский, обрадовавшись, что в кои-то веки от него не требуют рисовать карикатур на политические темы, развернулся во всю мощь своего таланта, который у него, надо сказать, присутствовал. Он нарисовал бесследно пропавшего Алексея Константиновича Колоскова в фас, профиль и три четверти, описал его костюм, толстовку, сапоги, часы и новый кожаный портфель, и не только их.

— Бородавка у него была, на руке, вот тут…

— Да, знаю, я читал приметы, — кивнул Опалин. — А еще чего-нибудь особенного не вспомните?

Пока в кабинете с надписью "завхоз" плелась сеть, в которую собирались ловить растворившегося в московском воздухе зама, в отделе машинисток Басаргин, морща лоб, диктовал Леле рассказ, который от него требовал Поликарп.

Максим Александрович начал с грозы (хотя сейчас на улице светило солнце), из которой явился человек. Он мечтал стать писателем, искал редакцию журнала, но в большом здании, в котором он оказался, все куда-то спешили, говорили о пустяках и не понимали его. Потом наступал вечер, и герой, понурившись, возвращался домой. Он не заметил, что единственную рукопись его рассказа украли в трамвае вместе с другими вещами.

В этой истории не было приключений и каких-то особенных событий, в пересказе она не поражала воображение, но Леля, печатая ее, становилась все серьезнее и каждую следующую фразу ожидала с нетерпением. Смутно она угадывала, что, хотя Басаргин наделил героя некоторыми чертами сегодняшнего гостя из угрозыска, говорил писатель о себе, о своей неустроенности, и говорил так, что читатель невольно начинал вспоминать себя, свои мечты и неудачи. Однако сам Максим Александрович, перечитав рассказ после машинки, ощутил острое недовольство.

"Черт знает что такое… Зарежет Поликарп, как пить дать зарежет… Ведь никакого оптимизма, взвейтесь-развейтесь, барабанной дроби, которая у всех этих нынешних… Пишущие дрессированные зайцы, которые ну никак не могут без барабана…"

Но грозный Поликарп прочитал рассказ, буркнул "Хорошо", вычеркнул для порядка два эпитета и велел Эрмансу поставить материал на третью полосу.

— У нас еще "Мир домашней хозяйки", — деликатно кашлянув, напомнил секретарь.

— Снимите. Все равно от Тепляковой никакого проку, на ее рубрику одни жалобы. Ладно бы рецепты какие-нибудь давала полезные, но пишет откровенную чушь о сознательных домохозяйках… И какого черта вы пропустили ее заметку "В плену примуса"? Как, объясните, можно быть в плену примуса? Не понимаю, простите, не понимаю!

Эрманс работал в прессе с самой революции, то есть уже одиннадцатый год, и потому не стал напоминать коллеге, что злосчастный примус пролез в печать с благословения самого Поликарпа, который не удосужился вычитать текст.

— Агента видели? — неожиданно спросил заведующий, круто меняя тему.

— Из угрозыска? Видел.

— И как он вам?

— Кажется, исполнительный.

— А. Ну-ну, — как-то неопределенно протянул заведующий и, встряхнувшись, завел речь о текущих делах.

Меж тем исполнительный агент — точнее, помощник агента — отпустил художника, сложил бумаги, тщательно спрятал их во внутренний карман пиджака и, ни с кем не прощаясь, покинул трудовой дворец. Опалин привык доверять своему инстинкту, и тот подсказал ему, что для одного дня он получил более чем достаточно впечатлений и теперь необходимо как следует все осмыслить в тишине. Однако далеко от бывшего воспитательного дома он не ушел.

Едва он прошел пару десятков шагов по Солянке, рядом с ним взвизгнули шины. Распахнулась дверца затормозившего автомобиля.

— Садись, — командным тоном бросил сидевший внутри человек. — Есть разговор.

Опалин поглядел на лицо говорившего, тронул в кармане рукоять "браунинга", который всегда носил с собой, и забрался в машину. Ему и самому было интересно, о чем пойдет речь.

— Ты, Жора, не гони, незачем, — сказал человек шоферу, который вел машину. — Покатай нас… по Садовому, что ли. А потом я тебя в Большой Гнездниковский отвезу, — добавил он, обращаясь к Опалину.

— Я не знал, что у вас машина есть, — заметил Иван, чтобы сказать хоть что-то.

— Не моя она. Казенная. На ней друг ездит, он в Реввоенсовете сейчас. Иногда посылает за мной — по делам, ну и так. — Говоря, заведующий рубрикой "За оборону СССР" Лапин буравил взглядом лицо собеседника. Опалин не любил, когда его изучали таким образом, и постарался принять максимально нейтральный вид. — А ты меня обидел.

— Я? — удивился Иван.

— Угу. Пять вопросов задал и — гуляйте, товарищ. Кто так делает? Допросы с умом вести надо. Незаметно к главному подводить, а ты все напрямки ломишься. Когда видели, да как выглядел, да были ли у него враги, — в сердцах передразнил бывший военный. — Конечно, были. Вот хотя бы Басаргин.

— Да? — как-то неопределенно молвил Опалин. Он уже знал, что писатель не ладил с Колосковым, но ему было интересно узнать версию Лапина.

— Ты в курсе, что Алексей Константинович его выгнать хотел?

— А Басаргин что, не член профсоюза?

— Член, конечно.

— Тогда его просто так уволить нельзя.

— Наивный ты, Ваня, — сказал Лапин не то с сожалением, не то с подобием зависти к молодости собеседника, которая позволяла тому высказываться столь категорично. — Захотели бы — уволили.

— А Колосков всерьез захотел?

— Так я о чем? Насилу его Поликарп переубедил — мол, сейчас не стоит этим заниматься, давайте вы сходите в отпуск, и потом мы вернемся к этому вопросу. Только Колосков после отпуска не передумал бы. Он злопамятный был.

— А чего он на Басаргина взъелся?

— Насмешник он. Никого не уважает. И белый.

— В каком смысле? — осторожно спросил Опалин.

— В прямом. Враг он нам, понимаешь? Его от действительности нашей корежит, а вот повспоминать, что было перед войной… Присяжные поверенные всякие, протоиереи… Вспоминают старое да глаза закатывают, как, мол, хорошо тогда было. Но Басаргин хотя бы не скрывается, — прибавил Лапин другим тоном. — Честный враг. Это я уважаю. Куда хуже — приспособленцы всякие, сволочь, которая в редакции толчется. Насмотрелся я, Ваня, на них, и иногда, знаешь, в голову мыслишка скверная лезет — для чего я кровь проливал? Чтобы эти фрукты пиво пили и анекдоты травили?

Вместо "фруктов" он употребил куда более емкое и выразительное слово, но Опалин был не из тех, кого можно пронять ругательствами.

— Послушайте… — начал он.

— Слышь, давай на "ты", без церемоний, — перебил его Лапин. — Меня от всех этих цирлихов-манирлихов тошнит.

— Слушай, — сказал Опалин, пересилив себя, — ты мне что хочешь сказать, командир? Басаргин ухлопал Колоскова, чтобы тот его не выгонял?